турка!.. Матка боска, за что ты меня наказала этой шкодой девчонкой!.. Турок, на манеж!
— Подождите, пан Сигизмунд, ругаться, — гордо сказала Зойка. — Я, может, самого родного человечечка встретила! Никуда ваша номерулька не денется. Пойдем, Митенька, на солнышко, расскажи, откуда ты взялся. — По щекам ее покатились слезы. — А бабка ж моя жива? Ой господи, если померла, так ты лучше мне и не говори!
Она взяла меня за руку и вывела из цирка. Мы протолкались через базар на бульварчик и там сели на запиленную садовую скамейку. Я рассказал обо всем, что со мной случилось. Узнав, что причиной моего бегства из дома была барыня Медведева, Зойка ударила себя кулаками по коленям и выругалась.
— А я еще ей гуся поймала! Да если б знала, что она с тобой сделает, я б ей такого гуся дала!..
Но, когда я рассказывал, как ночевал на ее топчане у бабки и как бабка плакала, у Зойки опять закапали слезы.
— И никто мне тут не выкручивает ручки-ножки, — всхлипывала она. — Я сама могу выкрутить кому хочешь. Чего она, бабка, выдумывает? Лишь бы ей расстраиваться.
Оказывается, это был тот самый цирк, в который водил меня и Витю отец. Зойка, как тогда и я, вообразила, будто в нем и нашли свою Каштанку столяр Лука Александрыч и Ванюшка. Она зайцем прошмыгнула в ложу и попалась на глаза пану Сигизмунду. Пан Сигизмунд сначала платил Зойке по пятиалтынному за то, что она опрокидывалась со скамьи, потом присмотрелся к ней и увез с собой. Одно бабка угадала: Зойка стала акробаткой. Далась ей эта наука легко, и пан Сигизмунд души в рыжей не чает, хоть и ругает ее каждый день за проказы. Он даже обучил ее грамоте. Одного только Зойка не поняла: что это за знак такой — точка с запятой.
Мы вернулись в цирк, и меня опять приставили к барабану.
— Экая досада, что тут никто по-турецки не знает, — пожалел пан Сигизмунд. — Хоть бы два слова.
Я вспомнил, как говорили на пароходе турки, и сказал:
— По-турецки я знаю.
— А ну, скажи!
Я выговорил все турецкие слова, которые остались у меня в памяти.
Пан Сигизмунд даже ногой дрыгнул от радости.
— Молодец! Замечательно! Вали! Отбарабань, потом скажи эти твои турецкие слова и опять барабань!
Мою «номерульку» назначили на завтра, а в этот вечер был номер Петра. Как и предсказывал пан Сигизмунд, в цирке негде было яблоку упасть. Я сидел на ступеньке лестницы, что вела на галерку, и с нетерпением ждал, когда выступит Петр. Но сначала на манеже появилась Зойка. После многих номеров, которые я видел еще в своем городе, пан Сигизмунд объявил:
— Итальянские акробатки сестры Костеньоле! Непревзойденное сальто-мортале!
На манеж выбежали четыре девушки. На них были белые атласные костюмы в обтяжку. И я чуть не скатился со ступеньки, когда узнал в самой маленькой из «сестер Костеньоле» нашу Зойку. Но потом я подумал: если я стал турком, то почему Зойка не могла сделаться итальянкой? И успокоился. Девушки сплетались руками, становились одна на плечи другой, подпрыгивали и кувыркались в воздухе. Во всех фигурах, которые они делали, Зойка-итальянка поднималась выше всех, и ни одна девушка не могла столько раз подряд кувыркнуться в воздухе, сколько кувыркалась она. Поэтому ей и хлопали больше всех. Зато другие итальянки были красивые, а что Зойка рыжая, даже на галерке заметили и кричали: «Браво, рыжик!.. Даешь, рыжик!..»
Я тоже хлопал изо всех сил, но «рыжик» не кричал, Петр выступил в самом конце представления. Сначала вывели быка. Вели его целых четыре человека за привязанные к рогам веревки. Бык был огромный, черный и страшный. А тут еще будто гром раскатился — так забарабанили музыканты. Пан Сигизмунд вышел на манеж и насмешливо сказал:
— Вызываю смельчака! Кто желает поставить этого теленка на колени, прошу взяться за его милые рожки!
Никто не отозвался. Пан Сигизмунд подождал и крикнул:
— Кто поставит быка на колени — получит из кассы цирка рубль и контрамарку на все представления до конца сезона! Нету желающих? Три рубля! Нету желающих? Пять!..
— Я желаю! — утробным басом отозвался кто-то о галерки.
По лесенке, перешагнув через меня, спустился здоровенный человечище, вроде нашего Пугайрыбки.
— Прошу! — поклонился пан Сигизмунд. — Рога к вашим услугам!
Здоровяк поплевал в свои огромные ручищи, ухватился за рога и начал гнуть быка к земле, Бык мотнул головой — и здоровяк отскочил в сторону.
— Чтоб он сдох, твой бугай! — сказал он сердито. В цирке захохотали.
Потом пан Сигизмунд предложил победить быка двум человекам. Но бык и двух отбросил.
Тогда пан Сигизмунд зычно крикнул:
— Таинственный инкогнито под че-о-орной маской! И на манеж выскочил Петр. Он был в трико, и все увидели, какой он стройный и мускулистый. Весь цирк ему захлопал, хоть никто еще не знал, поставит он на колени быка или бык и его отбросит. Петр подошел к оыку и взялся за рога. В цирке стало так тихо, что я услышал, как потрескивает фитиль в керосиновой лампе.
Мускулы на руках у Петра вздулись. Бык мотнул головой в одну сторону, в другую, но Петр не отступил, а все прижимал и прижимал его к земле. И вот передние ноги у быка подогнулись.
Он грузно опустился перед Петром на колени. Тут все смешалось: барабанный гул, музыка, хлопки в ладони, рев сотен глоток. Петр вскинул руку вверх и так, с поднятой рукой, побежал с манежа. А быку, наверно, было стыдно: он как упал на колени, так и стоял, с опущенной к земле головой. Его даже пришлось покрутить за хвост, чтоб он поднялся и ушел.
РАЗЛУКА
На другой день я опять барабанил под музыку в пустом цирке, а пан Сигизмунд с галерки кричал: «Идеальный музыкальный слух! Редчайший самородок! Шопен!.. Бетховен!.. Чайковский! Пусть мне старку только во сне видеть, если у нас не пойдут теперь сумасшедшие аншлаги!»
К вечеру акробатки начернили мне брови и надели на меня красную курточку с золотыми пуговицами. Акробаток звали Маня, Даша и Галя. Они все время хохотали и целовали меня в щеки, а Зойка на них кричала: «Отцепитесь, скаженные, чтоб у вас губы потрескались! Мед он вам, что ли!» В этой куртке я и пошел на манеж, когда началось представление. Пан Сигизмунд прокричал:
— Юный турецкий воин Ахмед-Мамед-Сулейман исполнит на барабане «Турецкий марш» Моцарта.
Я промаршировал по кругу, потом сказал: «Чурек дюштю, сандалы индирин, гидин. хайванлар, аллах шюкюр» — и забарабанил.
Ничего трудного в том, что я делал, не было, но публика мне хлопала даже больше, чем итальянкам- акробаткам, а когда я говорил турецкие слова, то какие-то черноволосые парни на галерке хохотали как сумасшедшие. Потом выяснилось, что это были болгары-огородники. Они знали по-турецки и сказали пану Сигизмунду, что моя турецкая речь, если ее перевести на русский язык, означает: «Упал чурек, спускайте шлюпку, разойдитесь, скоты, слава аллаху».
Так или иначе, но пан Сигизмунд опять оказался прав: мой номер с барабаном всем понравился. Единственный, кто остался равнодушным, был я сам. Мои мысли были заняты близкой разлукой с Петром и
