— На свадьбе поднесёт.
— Своенравен он.
— От такой и своенравные не отказываются.
Долго длился этот разговор, и в конце концов Ярослав не устоял. Ни по разуму, ни по сердцу, хотя по сердцу, пожалуй, больше, чем по разуму: окружённое хищными врагами и уже порядком обессиленное Полоцкое княжество было для его сына скорее утратой, чем приобретением. Но уж больно хороша была дочь Брячислава, а вино его — крепко и обильно
От такого собственного решения князь Ярослав впал в смятение, но смятение волнующе-радостное, а потому и пир их продолжался трое суток с небольшими перерывами на сон. То ли хозяин пил более осмотрительно, то ли Ярослав в смятении своём волнующем приглушил привычную осторожность, а только в конце концов вышли они на весьма тонкую беседу, начало которой Ярослав начисто забыл.
— Не захворала жена моя, князь Ярослав. Украли её у меня, силой увезли, пока я тевтонов от границ отбивал.
— Кто?
— Слава Богу, дочку дворня спрятала…
— Кто посмел, спрашиваю?
— Слыхал я, он сейчас в Киев ушёл. Может, в Каменце жена моя горючими слезами обливается?
— Да кто обидчик твой, князь Брячислав?
— Да князь Михаил Черниговский.
Неизвестно, что повлияло на князя Ярослава больше: то ли грядущее родство с князем Полоцким, то ли причинённое тому тяжкое оскорбление, то ли хмельной угар, то ли вдруг пробудившиеся в нем воспоминания о собственной бестолковой молодости, то ли все вместе взятое. А только сорвался он с места и с малой дружиной ринулся вдруг в неблизкое Черниговское княжество. И дошёл-таки, на одном упрямстве дошёл, даже протрезвев по дороге. Дошёл, чудом каким-то избегнув встреч с многочисленными татарскими отрядами, разъездами и дозорами, расколошматил незначительную самооборону Каменца, захватил жену удравшего в Венгрию Михаила Черниговского, бояр её и множество полона и потащил все это зачем-то в Полоцк. И на обратном пути опять умудрился нигде не столкнуться с татарами, которые подтягивались к Киеву.
Действовал великий князь Владимирский то ли в состоянии молодецкого азарта, более всего уповавшего на издревле знаменитый русский «авось», то ли в лёгком умопомрачении, поскольку не смог бы объяснить, ради чего он это делает, даже на Страшном Суде. А было это всего лишь обычным, хотя и несколько запоздалым проявлением дикой удельной княжеской воли — «что хочу, то и ворочу». Точнее, её рецидивом, если вспомнить его вполне искреннюю боль, маету и смятение по возвращении в разорённый Владимир.
Опомнился он на подходе к рубежам Полоцкого княжества, когда от полоненного им солидного боярина узнал, что захваченная жена Михаила Черниговского приходится родной сестрой самому Даниилу Романовичу Галицкому, князю дерзкому и отважному, ссориться с которым было совсем не с руки. По счастью, и это миновало Ярослава очень скоро его войско, обременённое пленными и добычей, нагнал гонец самого Даниила с лаконичной письменной просьбой: «Отдай мне сестру». Князь Ярослав с огромным облегчением освободил жену Михаила Черниговского вместе с боярами и всей челядью, но награбленное и каменецких пленных не отдал, что, впрочем, было в обычае тех разбойных времён.
Все вроде было в обычае, а совесть княжеская на этот раз не находила себе места. Он не пытался ни спорить с нею, ни соглашаться, а просто отдал всю добычу будущему свояку, подтвердил сговор и чуть ли не в день возвращения выехал, не дав отдохнуть ни коням, ни дружине. Князя Брячислава восстановление чести чужими руками настолько обрадовало, что уговаривал он Ярослава остаться вяло и неинтересно, и великий Владимирский князь, до раздражения недовольный собой, отбыл из гостеприимного Полоцка. Сперва вроде бы домой, но на первом же перекрёстке свернул к Новгороду.
Старший сын князь Александр Ярославич встретил его в одном поприще от города: его заставы и дозоры действовали чётко даже в этой покойной земле. Обласкал, сопровождал стремя в стремя, все доложил и даже не ел с утра, чтобы разделить утреннюю трапезу с отцом.
— Кого изволишь пригласить, батюшка?
— Вдвоём, — буркнул Ярослав: его грызла совесть. Завтракали наедине в малой трапезной. Ярослав молчал и жевал скучно, но у сына было редкое чутьё и столь же редкое дарование ждать, невозмутимо и непринуждённо поддерживая разговор.
— Орден пока псковичей больше беспокоит, но я людей разослал, они мне все доносят. И о действиях, и о продвижениях, и даже о планах…
Ярослав слушал, ел и откровенно разглядывал сына. После предложения князя Брячислава и последующего сговора он впервые увидел сына мужем. Высоким, с широкими налитыми плечами, умным приветливым лицом. От него веяло мужественной силой и спокойной уверенностью, и Ярослав сейчас не просто любовался им, но и с горечью подумывал, а не поторопился ли он со сватовством. Но княжье слово было законом, взять назад его было невозможно, и он, терзаемый этим, неожиданно перебил Александра:
— Князя Брячислава Полоцкого знаешь?
— Как-то встречались.
— Дочь его видел?
— Не приходилось. А что?
— Просватал я тебя.
Александр молчал. Он на редкость умел владеть собой, однако новость выбила его из седла настолько, что подходящих слов не находилось.
— Подушка меж тобой и Литвой будет, — малоубедительно продолжал отец. — Да и тебе пора о моих внуках подумать, поди, уж быка кулаком на землю валишь.
— Быка валю, — скупо улыбнулся Александр. — Хороша ли невеста моя?
— Хороша! — оживился Ярослав. — Чудо как хороша.
— Надо бы поглядеть.
— Обычай не велит.
— Знаю. Я Андрея пошлю. У него на этот счёт глаз острый.
— Андрей — брат твой, дело особое. — Ярослав подумал, вдруг подался вперёд, перегнувшись через стол. — Помнишь, я тебе о Яруне рассказывал? Ну, который спас меня у Липицы? Объявился он. С сыном. И нужно его сына с Андреем на смотрины послать.
— Не родственник он нам, отец.
— Больше чем родственник! — Ярослав неожиданно повысил голос, но тут же спохватился: — Взгляд у него со стороны, понимаешь? И Яруну честь окажем.
— Как повелишь, батюшка
Ярославу не понравился не столько покорный, сколько спокойно-сдержанный ответ Александра. Если бы была у него какая-то на примете, он бы так себя не вёл. Он бы либо взбунтовался, как, допустим, Андрей, либо заупрямился бы, как покойный Федор Нет, судя по тону, женитьба на ком бы то ни было была сейчас для него безразлична. Его мучили какие-то иные, далёкие от женских утех мысли. Так вдруг показалось Ярославу, и он спросил:
— Не к месту я, похоже, со сватовством своим?
— Мне уже девятнадцать, батюшка, пересидел я в парнях Так что все вовремя. А вот душу свою настроить на свадьбу пока не могу, ты уж не серчай. Иным она занята, если по совести тебе сказать. Русь меж молотом и наковальней оказалась, и сплющат её завтра в лепёшку или добрый меч на неё откуют, это ведь не Божья — это наша забота.
— Твой Новгород татары не разоряли и, дай Бог, сюда и не пожалуют. А немцы… Ты да Псков — как- нибудь сдюжите.
— Русь для меня — не Новгород со Псковом и даже не земля Владимиро-Суздальская, отец. Русь — это все, все наследство прапрадеда моего Владимира Мономаха. А над нею тевтонские мечи с запада да
