расстроило, потому что оружие он любил несравненно больше драгоценностей, но Сбыслав все объяснил:
— Ты же вручил ему боевой меч, князь.
— Ну и что? Вполне естественно отдарить меня тем же.
— Естественно для нас, но не для монголов. Обмен оружием — начало обряда побратимства.
Обратный путь проделали куда быстрее, потому что не связывал обоз. Пустые телеги плелись, как могли, а князь со Сбыславом, Савкой и небольшой охраной гнали, сколько выдерживали кони, потому что ямской путь ещё не достиг Владимира. Здесь уже стояла зима, на поля лёг снег, и, въехав в родные места, все придержали коней и торжественно перекрестились.
— Заедем к отцу, попаримся — и в Новгород.
— Даже сына не навестишь?
— Недосуг мне, Сбыслав, — вздохнул Невский. — Этой зимой Псков брать надо.
Князь Ярослав настолько обрадовался благополучному возвращению сына, что и от слезы не удержался. Смахнул её с бороды ладонью, улыбнулся смущённо:
— Старею, сын. Что сперва — баню или пир?
— Баню, батюшка. Грехи смыть.
— А может, потом попаришься? — В глазах великого князя светилось что-то радостное, уже не имевшее отношения к возвращению сына. — Есть за что полные кубки поднять.
— Что-нибудь из Новгорода? — оживился Александр.
— В Новгороде вроде все в порядке, но не оттуда нежданные вести пришли. От Батыя два гонца друг за другом пожаловали.
— Ну, с этим и обождать можно. Гони нас в баньку, отец!
Баня ждала: как раз с этого дня Ярослав велел топить её круглосуточно. Парились долго, с огромным удовольствием, поддавая парку и нещадно хлеща друг друга вениками. Но как ни шумно, как ни весело было, Александр все время думал о странной радостной искорке, которая светилась в глазах отца, гадая, с чем приятным мог прислать гонцов хан Батый.
Все разъяснилось на пиру. Подняв первый кубок, как положено, за счастливое возвращение, Ярослав тут же велел заново наполнить их, с долей добродушного лукавства поглядев на сына.
— А ты не зря в Орду съездил.
— Не томи, батюшка.
— Два гонца — два известия. С какого начинать?
— В том порядке, в каком гонцы приезжали. Невскому нужна была последовательность явно приятных новостей, чтобы попытаться понять ход мыслей Батыя. Этим он хотел проверить свою собственную способность вести государственные переговоры, которые, кстати сказать, вёл впервые в жизни, и опыт мог пригодиться.
— Хан Батый освободил мои и твои земли от десятины на все время войны с ливонцами! — торжественно возвестил Ярослав. — Так что, сыны мои дорогие… — Великий князь запнулся, но никто и бровью не повёл, приняв это обращение, как обращение старшего к младшим. — Не зря вы, значит, к самому дьяволу в пасть залезли. Вот за вас и выпьем до дна кубки свои!
И, подавая пример, лихо, как в молодости, осушил кубок до дна да ещё и перевернул его.
— Добрая новость, батюшка, — улыбнулся Александр, подумав, что о ней совсем не следует знать новгородцам, а особенно — Совету господ. — Ну а вторая в чем?
— Закуси сперва, — усмехнулся Ярослав. — За это время кубки наполнят. Сбыслав, ты что это на капусту навалился? Мясо, мясо молодому есть надо, плечи для меча крепить!
— Мясом нас татары обкормили, — сказал Сбыслав. — А вот капустки у них нет, великий князь.
— И второй гонец с доброй новостью прискакал. — Ярослав поднял заново наполненный кубок — С повелением Батыя освободить церкви, монастыри и всех священнослужителей от всяческих поборов.
— Сартак! — неожиданно для самого себя громко сказал Невский. — Вот, стало быть, каков подарок его… Мы на этом подарке, батюшка, не только Церковь поднимем, но и к себе привяжем покрепче. И будет стоять Русь православная, как утёс в море, и никакая буря ей не страшна станет!…
В Новгороде их ожидали тоже добрые новости. Гаврила Олексич с княжеской дружиной Невского отбил Изборск, Домаш Твердиславич с новгородцами взял Тесов, а Миша с только что сколоченной из псковичей, ладожан, ижорцев и новгородских добровольцев второй дружиной гонял разрозненные ливонские отряды, рассудив, что бои, стычки да преследования — лучший способ обучения. Об этом с радостью доложил Домаш, потому что Олексич был чем-то явно озабочен и особого оживления не выказывал.
Как ни странно, князя скорее озадачила, чем обрадовала эта череда приятных известий. Он не был суеверным, но странная пассивность ливонцев его насторожила. «Значит, к Пскову стягиваются, — думал он. — Там кулак соберут, чтобы меня под стенами встретить и потрепать перед решающей битвой». Но о своих соображениях никому не сказал, решив сначала все разузнать у Якова Полочанина в личной беседе.
— Обоз с оружием, что в Копорье отбили, в Новгород пришёл?
— Пришёл, Ярославич, — сказал Домаш. — А с обозом — семь десятков чуди под командой Урхо. Миша их в свою дружину забрал.
— Не зря, значит, я ему поверил, — усмехнулся Александр. — Вели, Домаш, пир готовить.
На пиру Невский рассказал о поездке в ставку Батыя, а Домаш — о подробностях битвы за Тесов. Гаврила Олексич о взятии Изборска говорил мало и без особой охоты. Но было шумно и весело, поздравляли друг друга с удачами, и озабоченность Олексича заметил только Сбыслав. Встревожился и, выбрав удобную минуту, спросил с глазу на глаз:
— Что с Марфушей?
— Пока ничего, но… — Гаврила вздохнул. — Похоже, в монастырь пожитки собирает. Может, оно и к лучшему. Не знаю пока. Сам ещё не разобрался.
— Обидел её? — нахмурился Сбыслав.
— Нет. — Олексич помолчал, прикидывая, стоит ли рассказывать, но поделиться хотелось. — В Из- борске ливонцы заложников держали. И среди них — вдова боярская с дочерью: мужа у неё рыцари на кресте распяли, когда он в их веру перекрещиваться отказался. На глазах у жены и дочери. Псы — одно слово. Ну, я их решил к Марфуше отвезти: усадьбу у них спалили, родных нет, достатка тоже. И страшного натерпелись превыше сил человеческих. — Он вздохнул. — А зима, бездорожье, путь неблизкий, и… — Он вдруг улыбнулся. — легла мне на сердце дочь боярская, Сбыслав. Худа была, одни глазищи в пол-лица. И улыбаться разучилась, думал, что навсегда. А при расставании улыбнулась вдруг, и будто теплом меня обдало, Только от Марфуши ничего не скроешь. Я — обратно, в Изборск. Отряд там организовал для самообороны, два десятка дружинников оставил и — назад, в Новгород с пленными и захваченным оружием. И — сразу домой. Глянул: оттаяла моя Несмеяна. И порозовела, и улыбается. А вечером мне Марфуша и говорит: «Вот твоя половиночка, братец ты мой дорогой. Сыграем свадебку, и уйду я в монастырь с лёгкой душой. Грех свой великий замаливать…»
— Грех?… Какой грех, какой? — с отчаянием спросил Сбыслав.
— Неужто не знаешь? — искренне удивился Олексич. — Так ведь любовь у них была с князем Александром. А ему отец на Брячиславне Полоцкой жениться велел…
Этот разговор состоялся, когда Невский уже ушёл, а пир замирал, увядая в хмелю. Вместе с князем ушли и Ярун с Чогдаром, сославшись на усталость, а на самом-то деле — чтобы побеседовать с Александром по душам. Доложили, что ополчение готово и уже обучается, что лучшие стрелки из лука отобраны придирчивым Чогдаром. А потом потребовали, чтобы князь подробно рассказал о каждом дне в ставке Батыя, не упуская никаких мелочей.
— Выходит, выделили тебя с великим князем Ярославом из всех удельных князей, — сказал Ярун с явной озабоченностью. — И десятину отменили, и Церковь особо отметили. Почему так сделано, анда? Чингисиды зазря и в глаза-то не глянут. Может, стравить нас с другими князьями да княжатами хотят?
— Говоришь, с мечом тебя к Бату-хану пропустили? — ещё раз уточнил Чогдар.
