разве обязательно быть похожим на кого-то? Разве нельзя быть самому по себе?
Получается, что нельзя. Конечно, стать таким, как отец, неплохо. При встречах с ним шапку снимают, на собраниях в президиум выбирают, в деревне, если что скажет, все слушаются. Отчего такой почёт? Работает хорошо — только и всего. Так и все работают, в Кузьминках лодыря не найдёшь. А вот же говорят: «Все Стрельцовы в родителя». Это, значит, в деда. А деда Женя никогда не видел, он на войне погиб. Интересно получается, человека давно нет, а его все помнят, и мало того, что помнят, — сыновей и внуков по нему оценивают.
За одну ночь, конечно, Женя не постиг этой народной мудрости, но кое-что всё-таки понял, и с месяц поведение его было примерным. А потом забылся — и опять замечание в дневнике.
— Умнеешь, но медленно, — говорил отец. — В твои годы надо бы поскорей.
Такой вот у Жени отец, добрый и уважаемый человек, а по портрету этого не скажешь. На портрете он сильно важный. Наверно, плохой фотограф снимал.
Жене хотелось стащить плакат со стены. Ну зачем он тут повешен? Один товарищ Ведерников и любуется. Кто зайдёт по делу, тому не до плакатов, выяснил, что нужно, и пошёл. Плакаты надо вывешивать в людных местах, чтобы все читали и пример брали с победителей.
— Стрельцов, сядь-ка поближе. Серьёзный разговор есть.
Председателя Совета осенила какая-то мысль. Женя пересел от порога к столу.
— Вот кончишь ты в школу ходить. Что думаешь делать?
— Это когда совсем кончу?
— Не совсем, а нынче. Летом чего будешь делать? Собак по деревне гонять?
Нет, председатель сельсовета определённо не понимал, что перед ним не просто школьник, а командир целого отряда добровольных охранников хлеба. Стрельцов ему напомнил.
— У меня важное дело есть: хлебный патруль.
— Оставим игрушки для малолетних. Или для девчонок, вроде Таньки моей. Пускай забавляются. А ты парень взрослый, в шестой нынче пойдёшь, тринадцать годов тебе. Мы в таком возрасте на быках землю пахали. В Игнатовке один на мине подорвался. Вот, брат, какие времена были… Бери-ка вожжи в руки и айда с бидонами по деревням. За день не меньше трёх целковых заработаешь.
— Это чтобы я молоко собирал?
— Ну да. Посуди сам, в колхозе каждый человек на счету. Сейчас посевная, там — сенокос, уборка… Работника не вырвешь. Деды на пенсии, не хотят кости на телегах трясти. Берись, парень. Вся семья Стрельцовых в ударники выйдет. Отца вон на плакате напечатали, мать две группы телят взяла, в газете хвалили. Сын передовым молокосборщиком станет. Честь-то какая!
Что ни говорите, а умеет Иван Николаевич агитировать. Женя заколебался.
— А как же… патруль?
— Вот чудак человек, патруль делу не помеха. На тарантасе едешь — все поля видишь. И работа и контроль сразу.
Никуда не деться Жене Стрельцову от товарища Ведерникова. Нету у него доводов, чтобы отказаться. Но и соглашаться сразу не хотелось. Взрослые, когда им предлагают новую работу, всегда для виду поломаются. Женя попробовал увести разговор в сторону.
— Подарите плакат про пастухов.
— С полным моим удовольствием. Вчера получили. Свеженький.
Иван Николаевич встал из-за стола, снял плакат со стены, скатал в трубочку и вручил Жене. И вообще он сделался очень любезным.
— Значит, договорились, Стрельцов. Школу кончишь — сразу ко мне. Закрепим за тобой мерина, бричку — и кум королю, сват министру.
— До каникул целый месяц, я подумаю.
— Думай, но не передумывай. — Председатель Совета на прощание пожал Жене руку.
Большое дело — уважение! Стрельцов выходил из сельсовета с головокружением. Все Стрельцовы — ударники! В газетах пишут, на плакатах печатают… Ему представился собственный портрет: дорога, кругом хлеба высокие, на бричке бидоны блестят, а на бидонах он, передовой молокосборщик…
Размечтался Женя и позабыл, что вопроса-то не выяснил. Товарищ Ведерников против, чтобы молоконосов через поля не пускать, ему цифра по молоку нужна, тоже в ударники хочет выйти.
Непонятно это Жене. Везде говорят, что хлеба надо больше, что хлеб — всему голова, а у каждого своё на уме. У товарища Ведерникова все мысли о молоке, с него за молоко «стружку снимают». Дед Никита за деньгой гонится, по два ведра зараз носит. Тётки в магазин за селёдкой бегут, время считают, лишний километр не обойдут. Шофера — те вообще нахалы, каких свет не видывал, только и норовят напрямую да поскорей: у них зарплата с выработки. Каждый свою выгоду блюдёт, а до хлеба, выходит, никому дела нет.
Чем дальше шло время, тем больше портилось у Жени Стрельцова настроение. Командиры постов чуть не каждый день докладывали о новых тропинках и дорогах на полях. И главное — никого не поймать. Будто специально по ночам ходят, когда патруль спит.
И вот чаша переполнилась. Женя не выдержал. Случилось это в последний учебный день.
Проснулся я рано, сел на велосипед и покатил в школу кружной дорогой: решил на поля посмотреть. Только переехал мостик через Шешму, на траве свежий след увидел: кто-то на мотоцикле катил. Подумал, что рыбаки из города, весной они часто сетками по омутам шастают. Поехал по следу и скоро на краю озимого поля увидел знакомый «Урал», а за ним спиной ко мне стоял бригадир Телегин.
Было в его спине что-то не похожее на Телегина. Как будто потерял что и не может вспомнить, где и когда.
Я остановился сзади и тихо сказал:
— Здравствуйте, товарищ Телегин.
Он обернулся, поглядел на меня рассеянно и говорит:
— Здравствуй, товарищ Стрельцов, — и руку подал, крепкую, как железо.
Мои пальцы так и хрустнули. Я даже присел.
— Ну и жмёте вы!
— Привыкай, брат. Мужик крепким должен быть, никакой беде не поддаваться.
— А у вас беда?
— Беда, Стрельцов. Пропадает пшеница. Азота бы ей сейчас центнера три-четыре, а где взять? Дают с гулькин нос. А я не волшебник, не умею из ничего хлеб делать.
На мой взгляд, пшеница была как пшеница, ровная, зелёная, без проплешин, и я сказал:
— Пудов сто уродит.
— Сто пудов — это шестнадцать центнеров. Пустяк. «Мироновская» сорок должна давать.
— Ого!
— Что «ого»? Люди получают, а мы — хуже?
Я решил поделиться своими мыслями.
— Товарищ Телегин, может, у людей не ходят и не ездят по полям где попало? Я никак не могу понять, почему у нас такой… ну, беспорядок?
Он нахмурился и долго молчал. Потом спрашивает:
— Ты чего в такую рань катаешься?
— В объезд выехал.
— Ага, забота, значит, спать не даёт. Мне — тоже. Вот и ответ на вопрос. Понял?
Чего ж тут непонятного? Если бы у каждого была забота… А почему её нет?
Худо как-то на душе стало.
В школу я приехал злой. Тут ещё Башкин привязался, почему его не подождал. Привык, чтобы за ним заходили и с постели поднимали.
Потом на уроке русского языка гоняли меня по грамматике. Последний школьный день — это не занятия, а подчистки. У кого сомнительная оценка, того гоняют по всей программе. По мне было сомнение между тройкой и четвёркой. Хотели вытянуть на четвёрку, а я не вытянул и ещё больше распсиховался.
