В таком настроении и пошёл на комитет комсомола. Штаб патруля вызвали с отчётом. Мне — первое слово.
— Расскажи, Стрельцов, о проделанной работе.
Ничего не могу сказать, хоть убейте. Заскочило что-то в голове, ни взад ни вперёд. Танька шепчет:
— Щиты на тропинках ставили… Объезды делали…
Ну чего подсказывает, без неё не знаю, что ли? «Щиты»… Доски зря портили. Ноль внимания на них.
— Что же ты, Стрельцов? — спрашивает Анна Васильевна. — Боевой парень — и растерялся.
Мне привиделась понурая спина Телегина.
— Не растерялся я, — говорю, — а дело это пустое. Лучше бы азота дали. Пшеница никудышная.
На комитете Тамара Зорина сидела, счетоводка, от колхозных комсомольцев. Она стала меня утешать:
— Напрасно так говоришь, Женечка. О патруле очень хорошо отзываются колхозники. И по посевам остерегаются ходить…
Никакого отчёта у меня не получилось. Другие что-то говорили, докладывали. Под конец нас даже похвалили. Но мне всё равно было худо.
После заседания на меня накинулись ребята. Особенно Башкин разошёлся, орёт на всю улицу:
— Снять Стрельцова с начальников! Проголосуем — и долой!
Танька Ведерникова — в защиту:
— Мальчики, не нападайте на Женьку. Он ещё не научился хорошо отчитываться.
Ах так! Не научился? Кричу:
— И снимайте! Вот вам хомут и дуга, я вам больше не слуга.
И пошёл. Иду и насвистываю: «Не плачь, девчонка, пройдут дожди…» Сзади шум, гам. Наплевать, хоть передеритесь!
Заявился в сельсовет и — к товарищу Ведерникову.
— Занятия кончились, давайте коня и бричку.
Председатель улыбается, руки потирает.
— Уважаю деловых людей, товарищ Стрельцов. — И сел писать записку: «Бригадиру кузьминской бригады. Выделите в распоряжение тов. Стрельцова Е. Н. …» Ну, и так далее.
На что мне патруль, если я теперь и Телегину и Ведерникову — то-ва-рищ! Играй, Башкин, на здоровье в игрушки. Они для малолетних придуманы. А я человек деловой…
3
Покатилась жизнь, как телега по ровной дороге. Поднимается Женя вместе с солнцем и бежит в табун за конём.
Мерин скачет навстречу хозяину. Женя протягивает кусок посоленного хлеба и, пока конь жуёт, надевает на него узду, снимает пу?та[1] и взбирается на широкую гладкую спину. За многие века безупречной службы конь привык, что все его радости от человека: и сытный корм, и тёплый хлев, и ласка загрубелой ладони, и протяжная песня в дальней дороге. Без человека коню скучно.
Может, потому и скачет Воронко навстречу Жене, тянет тёплые, мягкие губы к его руке, пахнущей хлебом, и трётся головой о его плечо, что вернул ему этот мальчуган радость служить человеку. Может, потому и прядает ушами и рвётся в галоп, заслышав звонкую песню мальчишки «Не плачь, девчонка, пройдут дожди…», что никогда не слыхал боевых солдатских песен, как его предки.
А Женя? Что испытывал он, взбираясь на высокую крутую спину коня? В нём просыпалась неумирающая страсть к борьбе и преодолению. Он пригибался к вытянутой, как стрела, конской шее — и воздух спружинивался перед ним, ветром набивался в рот, колючим холодом лез под рубаху, и земля бежала назад бесконечным зелёным ковром, и сердце просило чего-то необыкновенного. Оно просило острую саблю в руки, да знамя, бьющееся на ветру, да тревожную песню трубы: та-та-та… та-та-аа…
А полчаса спустя, заложив лёгкую рессорную тележку, он мчался со стуком-громом по деревням и кричал во всю глотку: «Мала-ко продава-ать!» К нему бежали, торопились с вёдрами, нахваливали: «Ах, молодец, парень, не проспит, не опоздает. Облегчение-то какое, бабы!» И Женя испытывал другое чувство: вот какой он нужный, его ждут, без него не обойдутся. Это очень и очень поднимало настроение и помогало забывать обиду на ребят, особенно на Толю Башкина.
После ссоры они не виделись целую неделю. Встретились неожиданно, нос к носу. Толя нёс воду, два ведра в руках, и остановился передохнуть. Вдруг из-за угла выходит Стрельцов, коня в поводу ведёт.
— Хм, — сказал Башкин, — работничек…
— Да уж как-нибудь, — сказал Стрельцов.
— Ну и что?
— А ничего.
— Подумаешь… Деньги лопатой загребает.
— Три целковых в день. Самое малое.
Конь потянулся к ведру, Башкин пнул его ногой.
— Куда, зараза! Проси у хозяина… Ладно, Стрелец, поглядим. На деньги почёта не купишь.
— Ха, ха, — засмеялся Женя. — На деньги, Башка, всё купишь.
Смеяться-то он смеялся, а всё же неприятно от упрёка стало. Но и это забылось. Работа всё заглушает: и обиду и упрёки.
Прошло ещё два дня. И случилось в эти два дня два события. Первое — разговор с бабкой Дарьей.
Сбор молока Женя начинал с Игнатовки. В то утро, поднявшись на пригорок, он увидел, как над крайним огородом играет на солнце длинная серебристая паутина. Это очень удивило Женю. Осенью бы другое дело. Осенью паутин летает видимо-невидимо. А сейчас откуда ей взяться?
Подъехал ближе и понял, что никакая это не паутина, а согнувшаяся клюкой бабка Дарья огораживает усадьбу алюминиевой проволокой. Обычно в деревнях изгороди делают из жердей, чтобы скотина не зашла в огород и потравы не сделала. А бабка Дарья захотела отличиться: украшает огород серебристой паутиной.
— Красивая огорожа! — подивился Женя. — Так и играет.
Бабка засмеялась беззубым ртом:
— Это, родимый, не краса играет, а вдовья доля плачет.
— Как это?
— А так. Попервости война расщедрилась: целые возы колючки оставила — городите, бабы, огороды. Мужики тёсаную огорожу ставили, а бабы колючкой оплетали. Да бог бы с ней, не всё ли равно, чем городить, только соржавела проволока. На наше счастье, трификацию в деревню провели, кусков везде набросали. Вот и пригодилось. Красиво, говоришь?
— Красиво, — сказал Женя, — а только, бабушка Дарья, вашу огорожу любая овца повалит.
— Ау, милай. По Сеньке, сказано, и шапка.
Если бы бабка Дарья ворчала или бранила людей, что забыли о ней на старости лет, может, Жене и не стало бы так жалко её. Она же не только не ворчит и не бранится, а ещё и улыбается, подшучивает над своей старческой неумелостью.
«Отчего это так, — думал Женя, — везде много говорят, что люди должны помогать друг другу, а на деле не очень-то торопятся. Конечно, соседи не отказывают, когда попросишь, но всё равно за спасибо ничего не сделают. В прошлом году мы свою старую избу подрубали. Отец три раза толоку?
