Она уже не рассчитывала, что девочки вернутся по первому зову. Может быть, поняла их, может быть, поняла себя. Свою растущую тревогу, для которой вроде бы не было никаких оснований.
— Приготовьте бутерброды, я отнесу.
Нина ушла на кухню. Я ждал ее, чтобы взять еду и накидки для девчонок.
Уж не помню, по какой причине мы провозились. И сколько бы возились еще, если бы соседка не застучала в дверь кулаком:
— Солдаты идут к площади!
До этого крика я не могу припомнить, чтобы слово «солдаты» произносилось с ужасом. До этого мы как-то внутренне были убеждены, что они — наша надежда и опора, что к ним надо бежать в случае опасности, что их нужно звать на помощь…
И ведь решительно ничего и нигде еще не произошло. Но пожилая соседка, ворвавшаяся к нам ночью, знала, что такое — солдаты. Может быть, ей рассказывали что-нибудь родители о гражданской войне, может быть, это был инстинктивный ужас. Ужас, закрепленный в женской линии человечества на генетическом уровне.
Однако, прежде чем я собрался, вошел Вахтанг. Радостно взволнованный, сияющий какой-то. Праздничный, что ли.
— А где девочки? — сразу же спросила Нина.
Спросила по-грузински, но я почему-то понял, что именно она спросила. По интонации, что ли. Или уже был настроен на ту волну, которая не требует языка для своего понимания.
— На веселье, и их оттуда не отзовешь, — сказал Вахтанг, торопливо выпивая кружку уже остывшего чаю. — Там… Там очень весело, и пусть себе веселятся. Танцуют, поют…
— А солдаты? — спросил я. — В ладоши прихлопывают?
— Еще нет, но скоро начнут! — засмеялся он. — Начнут, не удержатся. Там — братство, понимаешь? Советское братство народов, и ты должен это все увидеть своими глазами. Там не одни грузины — там русские, евреи, греки, дагестанцы, черкесы. Да, Нина, нужны кофточки, чтобы девочки не простудились, и много-много бутербродов.
Он первым выскочил за дверь с кофточками, а я застрял. И Нина успела шепнуть мне:
— Я почему-то боюсь…
И сунула мне большой пакет с бутербродами.
2
Вахтанг ждал меня у выхода. Да и не он один оказался на улице в этот неурочный час: почти возле каждого подъезда стояли люди. Тихо переговаривались, ожидая своих девочек и своих мальчиков, которые вздумали испытывать дружбу народов на прочность в эту ползущую к рассвету ночь.
— Паспорт взял?
— Взял, — сказал я. И почему-то, помнится, спросил: — А зачем?
— На всякий пожарный. Иди за мной.
Мы прошли переулком, вышли на улочку, которая вела к проспекту Руставели, и как-то вдруг, что ли, услышали и песни на площади, и подкованный топот множества солдат-ских сапог. Сразу же возник и тот «пожарный случай», о котором с улыбкой помянул Вахтанг.
Нас остановил патруль. Сержант и двое в пятнистой форме.
— Куда?
— На митинг. Девочки у меня…
— Девочки… Документы.
Как-то нехорошо слово «девочки» прозвучало. С какой-то чужой, что ли, интонацией, и я почему-то подумал: «Как в Чили…» Мельком мысль эта блеснула, потому что у меня тоже проверяли документы.
— Из Глухомани? А здесь что делаете?
— К другу приехал. Отпуск у меня.
— К другу… — проворчал десантник. — Сержант! Тут гость из нашей Глухомани.
— Он — со мной! — донесся до меня крик Вахтанга. — У нас там — девочки. Еду несем. И кофточки.
Что ему ответили, я не расслышал. Ко мне сержант подошел. Долго паспорт вертел, чуть ли не на свет рассматривая его. Потом сказал:
— В антисоветчину лезешь?
— Какая антисоветчина, сержант? Я к другу приехал, а у него девчонки-школьницы на площадь ушли. Танцуют там…
— Танцуют? — перепросил сержант. — Сейчас они у нас по-другому затанцуют. Чернозадые…
— Что ты сказал?..
Вопрос мой утонул в казенном микрофонном голосе:
— Приказываю разойтись немедленно!
И то ли сразу же, то ли через минуту-другую грохнули согласные солдатские сапоги. Я и понять-то еще ничего не успел, как расслышал крик Вахтанга:
