В глазах было темно, он почти ничего не видел, но шел, натыкаясь на камни.
Руки, назло, сопротивляясь, против его воли, разгибались, хотели разогнуться. Собрав эту волю, последние силы, он удерживал тело Дианы и шел, шел. Отключив микрофоны связи, бормотал вслух:
Сейчас он думал только об одном: как не уронить Диану. Уже едва почувствовал, что ее тело подхватил кто-то. Ахилл.
— Давай, я понесу, — опять слышался голос Кукулькана.
— Отвали, студень, — сипел Ахилл. — Куда тебе, крепыш из дистрофдиспансера.
Платон какое-то время стоял, приходя в себя и опершись плечом о камень, и совсем неожиданно вдруг узнал в нем скульптуру, статую грибного бога. В исхлестанной песком и рассохшейся от космического холода каменной плоти угадывались знакомые черты, плоский нос, высокая шапка, выпуклые каменные узоры. Платон машинально провел рукой в толстой перчатке по поверхности скульптуры, будто мог что-то ощутить.
Странная скала, о которой говорил Кукулькан, приближаясь, все больше становилась похожей на космический корабль, на такую знакомую им каменную летающую тарелку индейских титанов. Она становилась все больше и больше, удивительно, но никаких сомнений — это, действительно, был он, космический корабль и именно летающая тарелка. Самая настоящая, и вот ее уже можно ощутить, потрогать рукой. Такая обычная, обыденная и от этого еще более неожиданная. Даже снаружи было видно, какая она старая, даже древняя, заброшенная. Ошеломленный мозг постепенно успокаивался. Вдали была видна еще одна стандартная тарелка, и дальше — еще. Может быть, и эти скалы вдали тоже были старыми кораблями индейских исполинов. Кладбище кораблей.
Ушедший вперед Платон увидел, что Ахилл остался сзади, сидит, положив Диану на колени и привалившись спиной к каменной тарелке.
— Ты чего там? — с неудовольствием спросил Платон, обернувшись. — Надо идти.
— Думаю, что пока не надо, — слабым голосом отозвался Ахилл. — И еще думаю вот что: хорошо бы эту дверку открыть и там внутри немного пересидеть. Иначе нам никак.
Дверь летающей тарелки была за его спиной, вся в окалине и ржавчине, как будто намертво прикипевшая к корпусу. На этой двери слабо различалось знакомое лицо бога Ицамна с открытым ртом.
— А вот и дырка — типа, замочная скважина. — Кукулькан нашел круглое отверстие во рту бога, попытался просунуть туда палец. — Только ключа от этого замка у нас нет. И вообще, этого ключа уже сотни лет нигде нет, не существует. Мы даже не знаем и знать не можем, каким он был.
Кукулькан ударил кулаком в металлопластиковой перчатке в непроницаемый и безнадежно прочный металл, будто хотел услышать отзвук внутри корабля.
— И что теперь со всем этим делать? Надо обязательно что-то придумать. — В голосе Ахилла ощущалась непонятная надежда. В последнее время голоса вообще стали (или казались?) как-то ярче, насыщеннее. Наверное, оттого, что другого не было. Голоса — это все, что сейчас осталось от людей. — Может, выстрелить туда? — предложил он.
— Подожди. Выстрелить! — издали крикнул Титаныч. Торопливо хромая, он подходил к остальным. — Это старинная электроника — тонкая вещь. А у вас все-таки имеется один электронный прибор — я, то есть. Сейчас! Расчепурим эту тарелку, как устрицу.
Все расступились. Железный старик сунул в замочную скважину установленный у него на месте указательного пальца короткий кривой нож для чистки картофеля.
— Из хорошего во мне только мозг и остался. Электронный, — напряженно бормотал Титаныч.
Сначала показалось, что где-то в воображении возник тихий, а потом явный уже, все более нарастающий шум. Как будто накатывался долгий вой, стон и треск. Дверь тарелки словно лопнула, прямая трещина постепенно становилась щелью. Медленно, будто во сне, гигантская плита металла стала отодвигаться в сторону. Хлопьями посыпалась ржавчина.
— Вот так! — крикнул Титаныч. — А кто-то говорил…
Всё содрогнулось. Осыпался и пополз песок под ногами. Вдруг оказалось, что лежащая на песке Диана приподнялась. Непонятно, что она ощущала, глядя на открывающуюся дверь.
— Что бы вы без меня делали! — продолжал кричать Титаныч. — А ты, Платон, еще хотел меня дома на кухне оставить.
Тарелка изнутри была поразительно похожа на 'Обсидиановую бабочку' — еще ту, до всех ремонтов, когда они впервые ее увидели. Казалось, что они опять очутились то ли в том же самом месте, то ли в том же времени. Ошеломили только многовековые грязь и запущенность вокруг них.
— Вот это грязь! — заговорил Платон. Свет его фонаря блуждал вокруг него. — Форшмачно тут, как сказал бы Конг. Будь он здесь.
И тут же умолк, будто упомянул о чем-то постыдном.
— Я вместо него скажу, — с неудовольствием в голосе произнесла Диана. Оглядываясь, она вращала круглой металлопластиковой головой.
Кукулькан уходил вперед, уверенно опуская рычаги знакомых рубильников, что-то переключал и на что-то нажимал.
Показалось чудом, когда завыли насосы преобразователей, накачивающие кислород.
— Ну вот, — произнес Титаныч. — Есть кислород. Значит, и вода тут внутри есть.
— Живая оказалась тарелка, — сказал Платон. — Работает все.
В коридоре, где они стояли, медленно стал возникать свет.
Платон, наконец, снял шлем и сам почувствовал застоявшийся смрад, скопившийся в скафандре.
— Скафандры эти не приспособлены, чтоб столько дней их носить, — смущенно, будто оправдываясь, сказал он.
Кажется, еще он был измазан соплями, которые невозможно было утереть всё это время.
Все с явным облегчением стали освобождаться от шлемов. Впервые за много дней они видели лица друг друга, неожиданно сильно изменившиеся. На похудевшем теперь личике Дианы с заострившимся треугольным подбородком появились веснушки, которых раньше не было.
Платон с болью увидел, что ее всегда сияющие волосы, сейчас растрепанные и даже всклокоченные, потускнели, будто присыпанные пылью.
— Никогда не знала, что такое обморок, — тоже стала оправдываться Диана. — Голова закружилась и дальше не помню. Очнулась и не пойму, где я.
— Я и говорю — слишком долго в скафандрах гуляли, — сказал Платон. Он уже до пояса вылез из своего. Несколько дней непрерывно чесавшееся место между лопатками почему-то сразу же чесаться перестало.
