Теперь все видели этот обелиск — такую чужую этому миру высокую трехгранную и острую стелу из какого-то светлого блестящего металла. Она становилась все выше и отчетливее, блестела все ярче. С каждым часом и каждым их шагом, пока они брели к ней.
Наконец, показалась и дорога, две кривые колеи на расчищенной, свободной от камней почве. Оказывается, здесь еще и стоял полосатый столб с надписью 'Пос. Редкие Земли. База управления 'РЗМ' и нарисованной стрелкой. Такой земной столб. Пришельцы с Земли один за другим подходили и останавливались рядом с ним. Оказалось, что все поворачиваются лицом в сторону поселка — туда, куда эта стрелка указывает.
Дорога, обелиск, этот столб — будто произошло недоразумение и они ни на каком ни на Марсе, а в какой-то странной, но земной пустыне, и сейчас, наконец, появится солнце.
— Вот она, эта хваленая марсианская сила тяжести. Забываешь, что она здесь пониженная. Уже забыл. — Подошедший Ахилл лег прямо на дорогу. — Все, бобик сдох. Устал я.
Платон, уже сидевший, прислонившись спиной к основанию стелы, с трудом высасывал кислород из трубки, одной из множества внутри шлема.
В этом месте песок был (или казался таким?) искрящимся, крупнопористым, ярко-желтого цвета, похожим на мёд. Здесь, внутри скафандра, с плавающими от духоты мозгами начинало казаться, что вдруг это мёд и есть. Проверить это было невозможно. Платон ухватил губами другую трубку — эта шла к внутреннему резервуару с водой, теплой, пахнущей пластмассой. Не хотелось думать о том, сколько этой воды там еще осталось.
Стрелка на столбе будто показывала, где здесь нормальная цивилизованная жизнь. Место, где люди не ищут ни сокровищ, ни приключений, а просто работают и просто живут. Выбитые в марсианской почве колеи — эта дорога, ведущая к цивилизации, была такой нереально ровной для этого мира, такой необычно удобной для него. Казалось очевидным, что идти придется по ней. Мимо этих валунов, можно даже постараться не смотреть на них, больше их не видеть, не ощущая под ногами этот надоевший камень. Каким это будет удовольствием.
— Агород яаньлетачемаз, иелок еыньлетачемаз, — сказал кто-то. После хроноаварии все члены экипажа 'Обсидановой бабочки' иногда переходили на такое вот странное подобие языка — произносили слова наоборот. Теперь делали это с легкостью, непонятно, как приобрели такую способность.
— Страшно далеки мы от народа. — Титаныч стоял напротив столба со стрелкой, теперь опираясь на ружье.
'Пригодится. Марсиан отгонять', — говорил он недавно. Непонятно, может опять кого-то цитируя.
Платон забрал у Титаныча это ружье. В почерневшем от древности металле было выбито название фирмы. 'Джеймс Перде и сыновья'. Двуствольный штуцер шестисотого калибра. Когда-то первым его владельцем был кто-то из прежних, из старинных Кентов, доброволец Англо-Бурской войны. Имени его Платон сейчас не помнил. Помнил только, что тот служил в Imperial Volunteers. Платон не знал, как это можно перевести. В Первой кавалерийской бригаде полковника Бабингтона. Один из давно исчезнувших, утонувших во времени предков. Мог ли он думать, когда покупал это ружье, выбирал его в какой-то лондонской лавке, что оно послужит так долго и в конце концов очутится в таком месте.
Удивительно, но, судя по разговорам всех кладоискателей с 'Обсидиановой бабочки', все они были твердо намерены идти дальше, к плато Солнце, то есть неизвестно куда. Всех, будто они не видели эту дорогу к поселку, тянуло прямо к сокровищам.
'Которых, может, вообще нет', — хотел сказать, но не сказал Платон.
Внутри внезапно вскипело упрямство, может быть, их фамильное, которым был знаменит род Кентов.
'Ну что же, пойдем, если кому-то кажется романтичным здесь в этой глухой пустыне чуни завязать', — с раздражением подумал он.
Конг появился последним, как всегда. Подходил к собравшимся у стелы, неуклюже косолапил, пробираясь между камнями.
— Мне на пользу эта прогулка пойдет, — послышался его голос в наушниках связи, — давно похудеть хотел. А я и не устал совсем. Ну что, попылили дальше? Давайте вставайте!
Все почему-то молчали и не шевелились.
— В косяк, в обшем-то, говорить. Неудобно, — начал Ахилл. Он даже вроде бы машинально собрался почесать голову, но его рука наткнулась на стеклометалл шлема. — Не прими в лом. Видишь ли, каляпы у тебя слишком децильные оказались…
— Ножки слишком коротенькие, — поддержала его Диана.
— Понятно, — не дал ей договорить Конг. — Пень ясный! Значит, бесполезный теперь Конг стал, лишний…
— Ну что ты говоришь! — возмутилась Диана. — Ты же не виноват. Но нам тяжело будет с тобой идти, долго.
— Да, — опять заговорил Ахилл. — Конста у тебя… Конституция, то есть.
— Что за претензии, пельмень? — возразил Конг. — Конста нормальная. Отличная конста!.. Да, похоже, что золото уже близко. У нас в деревне говорят, что золото сводит с ума и приносит несчастье. Золотая лихорадка, типа.
— Да ладно! — вступил Титаныч. — Отдохнешь от нас. Сходишь, не торопясь, к куполам. Сообщишь, обскажешь обо всем. Разве не польза?.. Чтобы объединиться, надо решительнейшим образом размежеваться, — добавил он.
Никто не понял того, что он сказал.
— Ничего личного, — с трудом заговорил Платон. — Необходимость…
— Ну что ж, — произнес Конг. — Раз уж основной, раз декан меня гонит… Покандыбаю.
Он повернулся и медленно — наверное, демонстративно медленно — побрел по дороге. Туда, куда указывала стрелка. Быстро исчез, будто провалился вниз, между камнями. Такая неуклюжая в этом скафандре фигура в здоровенном шлеме-пузыре.
— За слабака меня держите, — еще услышали остальные в своих наушниках.
— Пусть эти с базы пока нашу 'Цпапалотль' клеят, — сказал вслед Кукулькан. — Вполне можно успеть до того, как мы вернемся.
— Хуже без тебя будет, — добавил Ахилл. — Но ничего, мы к вечеру дойдем. Должны дойти.
Все почему-то были уверены, что Эльдорадо, сокровища древних индейцев, теперь близко.
Платон один здесь знал, что это не так, далеко не так. Он опять ощутил этот припадок упрямого раздражения.
'Как давно известно, для поисков приключений главное — это не голова. Другая часть тела'.
— Ну и пойдем! — неожиданно для всех рявкнул он. — Вперед!
Встал и пошел. Оказывается, все послушно двинулись за ним, чего он почему-то не ожидал от них.
Они брели и брели растянувшейся цепочкой по этой каменистой пустыне, теперь уже почти совсем невидимые под огромными мешками. Брезентовые рюкзаки и мешки, те, что когда-то Титаныч вынес из петербургской квартиры, здесь быстро выцвели.
Титаныча от груза пришлось освободить. Ему пришлось хуже всех. В наушниках было слышно, как он охает и жутко скрипит на ходу. Песок попадал в старые расшатанные суставы. Металлический старик все жаловался, что не приспособлен к этому ледяному холоду и, тем более, к перепадам температуры.
Шляпу Титаныча, его курортный брыль, давно унесло ветром, если можно было назвать ветром этот местный мощный шквал, поднимающий почву в небо. Шквал, смерч, буря — ни одно это слово не подходило к тому, что они видели и перенесли здесь. Шляпа эта и сейчас, наверное, неслась, бессмысленно металась в этой марсианской пустоте.
Все молчали, бодрых голосов не было слышно. Пот тек по лицу, по телу, по поверхности шлема изнутри. Платон будто только сейчас понял, что оказался за краем мира с кучкой беспомощных сопляков и ржавым кухонным роботом. — 'Нашел чьим уговорам поддаться', — мысленно все укорял он себя. В мире,
