Ярыш был всегда рядом со Свенельдом: даже ложась спать, воевода знал, что верный друг чутко дремлет где-то совсем неподалеку. Их троих — Све-нельда, Берсеня и Ярыша — связывали общее детство, общие забавы, радости, горести и даже влюбленности. Берсень ушел в думцы, надевая броню только в случае серьезной войны, а Ярыш так и остался дружинником без родственных связей, не считая, конечно, тайного побратимства с самим знаменитым воеводой. То, что он — единственный сын легендарного, ушедшего в былины разбойника, знал только один Свенельд, потому что и Неждана, и Ставко к тому времени уже оставили этот суетный свет. Где-то на окраине Киева жила жена Ярыша с двумя дочерьми, но он о них не говорил, ничего никогда не просил, лишь однажды бросив как бы мимоходом:
— Я мечтал подготовить себе смену, воевода.
Но Свенельда тогда отвлекли, разговор забылся, и Ярыш никогда более к нему не возвращался. И до сей поры умело и расчетливо прикрывал левую сторону своего побратима и полководца.
— Нет, это не из-за первого страха, — сказал он, выслушав опасения Свенельда. — Парень отважен и жесток, но жестокость пройдет, жестокость воина в первом бою — от неуверенности в своем собственном мече, воевода.
— Приглядывай за ним, Ярыш.
— Да, но тогда тебе придется почаще поглядывать самому на свою левую сторону, — усмехнулся Ярыш.
— Ты утратил этот навык?
— Это ты, воевода, утрачиваешь навыки собственной хитрости, — многозначительно произнес собеседник.
— Мне стал непонятным наш разговор.
— Ты не держишь во внимании своем тайного шептуна князя Игоря, которого зовут Кисан.
— А вот разговор об этом отложим до иных времен. Когда они придут, те времена.
Свенельд уже хотел было отпустить старого друга, но во дворе загомонили дружинники, и почти тотчас же в палату вошел молодой гридень:
— Женщина от княгини Ольги, воевода!
— Пусть войдет. Гридень вышел.
— Выйди и ты, — сказал воевода дружиннику. — Но так, чтобы слышать каждое слово.
Ярыш вышел следом за гриднем, завернул за угол шатра и сел под легкой стеной. Эта сторона шатра ниоткуда более не просматривалась, и дружинник слышал каждый звук, доносившийся сквозь ткань.
Вскоре в шатер кто-то вошел, и Ярыш сразу узнал напевный голос старой няньки княгини Ольги. Он хорошо помнил ее еще по детству в Пскове:
— Хвала и слава воеводе великого князя Игоря Свенельду!
— Будь здорова, старая. С чем пожаловала?
— Великая княгиня бересту наказала тебе передать.
Свенельд с привычной требовательностью протянул руку. Старуха покопалась в складках своих широченных одежд, извлекла свиток и подала его воеводе.
«ИНОХОДЦЫ ХОДЯТ ИНЫМИ ПУТЯМИ. ЖДУ, ЧТО ТЫ НЕ ОШИБЕШЬСЯ».
— Что велено передать из уст в уста?
— «Иноходка привыкла ночевать в своем деннике», — старательно проговорила старуха. И добавила: — Особенно в новолуние.
— Что еще?
— Это все.
— Ступай, старая.
Пятясь и кланяясь, старуха вышла. Свенельд подошел к пологу, выглянул:
— Слышал?
— Каждое слово.
— Зайди.
Вошел Ярыш. Воевода молча протянул ему послание княгини. Подождал, пока дружинник прочтет его, спросил:
— Что скажешь'
— Это не ловушка, Свенельд. А если ловушка, то настолько хитрая, что мы с тобой ее не разгадаем. — Ярыш помолчал, подумал, усмехнулся. — Да и зачем разгадывать, если ты все равно поскачешь на ино- ходке через три дня.
— Почему — через три дня?
— Потому что именно тогда начнется новолуние. Воевода ничего не ответил. Наступило молчание.
— Иноходку, наверное, привели вместе со старухой, — сказал наконец Свенельд, размышляя. — Спрячь ее, пожалуй, пока подальше, Ярыш.
— «Пока» или «пожалуй»? — усмехнулся друг детских игр.
Свенельд очень серьезно посмотрел на него и очень серьезно уточнил:
— Пока
— Вот теперь кое-что прояснилось, — сказал Ярыш. — Поставлю в денник у леса. Вместе с молодняком.
— Подожди. Помнится, у тебя должен быть приятель в охране княгини Ольги'
— Есть. Охрид. Глаза и уши великого князя. Давненько с ним не виделся
— Вот и навести. И побудь там до второй новолунной ночи.
— Я понял.
Дружинник пошел к выходу, но остановился. Сказал с усмешкой:
— Что, воевода, детство снится? Мне, признаться, тоже. А куда от него денешься?
И вышел.
Ночь была густой и липкой, как китайская тушь, и силуэт одинокого всадника проплыл в ней невесомо, будто призрак. И все же один из двух стражников запоздало встрепенулся:
— Что-то мелькнуло вроде.
— Показалось тебе, Охрид, — лениво сказал второй. — Да, так в том походе…
— Нет, не показалось. Не показалось, Ярыш!… Конь иноходью шел, без топота. А иноходец только у…
— Жаль…
Тускло блеснуло отточенное лезвие ножа. Первый стражник без стона осел на землю.
— Гляди в себя — дольше проживешь.
Ярыш стащил тело в Днепр без всплеска. Оттолкнул от берега на стремнину.
— Прости, друг…
И вернулся на прежнее место.
На пути к обнесенному высоким дубовым тыном дому никто более не приметил одинокого всадника на черном коне. То ли по невниманию, то ли из благоразумия. Всадник шагом подъехал вплотную к тыну, спешился, шепнул коню в бархатное напряженное ухо:
— Ждать.
Ощупью нашел неприметную калитку, беззвучно открыл ее, вошел в сад. Постоял, настороженно прислушиваясь, подпер калитку дубовым дрыном, заботливо припасенным с внутренней стороны, и напрямик, минуя тропинку, широко зашагал по мокрой от росы траве.
Дверь в дом тоже оказалась открытой. Таинственный путник вошел внутрь и осторожно двинулся по пустым комнатам, легко ориентируясь в совершеннейшей темноте, и ни одна половица не скрипнула под его легкими уверенными шагами. Поднялся по лестнице, наверху остановился и беззвучно вздохнул, ожидая, когда успокоится вдруг бешено забившееся сердце. И только потом приоткрыл ближайшую дверь, тихо шепнув:
— Ты — звала.
— Я потеряла голову, Свенди, — с тоской ответил мягкий женский голос. — Я отослала челядь, в доме никого нет.
Здесь тоже было темно. Свенельд шагнул, нащупал ложе, присел на край.
