— Я заключил с уличами не только мир, — сказал хан. — В договоре, скрепленном моей клятвой, оговорена военная помощь в случае их просьбы.
О подобном договоре догадывался Берсень. Именно поэтому он и предложил Свенельду вернуть хану стрелу, лишившую глаза самого Берсеня. И воевода понял, что необходимо сделать первый ход.
— Подарки, которые ты благосклонно принял, великий хан, были от всей дружины. Позволь же мне, воеводе, поднести тебе свой подарок.
Он отстегнул застежки ножен и с поклоном двумя руками протянул хану свой меч.
— Этим мечом я покорил уличей и заставил их платить дань Великому Киевскому князю. Они перестали платить эту дань без всяких объяснений. Разве это справедливо, великий хан? Разве побежденный вправе нарушать свое слово?
Хан молчал и не протянул руки, чтобы принять меч. Свенельд подождал, а потом бережно положил меч на войлок возле правой ханской руки.
— Дар твой щедр, киевский воевода, но я не могу принять его, — вымолвил хан наконец. — Ты — воин, и я — воин. А воины не берут назад своих слов.
— У меня есть для тебя еще один подарок, который ты примешь, — сказал воевода. — Но он настолько бесценен, что я могу передать его тебе только тогда, когда мы останемся вдвоем в юрте, великий хан. Ты — воин, и я — воин.
Юноша горячо заспорил с ханом. Свенельд понял, о чем: юноша пугал хана, что русский воевода может внезапно напасть на него. И поэтому жестко добавил:
— Я — отец, и ты — отец.
Хан повелительно указал десятнику на дверь. Тот молча поклонился и вышел, уведя с собою двух молчаливых охранников. Он был крайне недоволен, и Свенельд подумал, не наживает ли он себе нового врага.
— Когда ты пришел на левый берег, хан, мой князь Игорь условился с тобою о выгодных переговорах. Ты дал согласие, и на переговоры выехал мой побратим боярин Берсень. Однако на подъезде к твоему кошу его встретили стрелой.
— Его ранили этой стрелой, — неожиданно поправил хан по-славянски.
— Да, у него хватило сил довести эти переговоры до конца, но рана оказалась весьма тяжелой, и моему побратиму пришлось расстаться с глазом. — Свенельд достал из-за пазухи шкатулку, открыл ее и протянул хану. — Вот стрела, которой его встретили после твоего поручительства После твоего слова воина, великий хан. Она твоя, клянусь в молчании своем.
Воевода протянул открытую шкатулку, в которой. лежала стрела с тремя зелеными полосами. На сей раз хан схватил подарок обеими руками Вынул стрелу, внимательно осмотрел ее, остро глянул на гостя
— Это — ценный дар, воевода, очень ценный Что ты хочешь получить взамен?
— Я скажу, чего я не хочу получить, великий хан. Я не хочу получить внезапного удара в спину, когда буду наводить порядок в земле уличей
— Я даю слово, что ты его не получишь — Хан помедлил, взял меч Свенельда и сунул его за широкий, украшенный каменьями византийский пояс — Прими мой ответный дар, воевода.
Он достал из-за того же пояса саблю и обеими руками протянул ее Свенельду. Воевода почтительно принял подарок.
— Я могу делать с эгой стрелой, что хочу?
— Ты можешь делать с этой стрелой то, что считаешь нужным, великий хан
Хан двумя руками изломал стрелу и бросил ее в костер. Затем скупо улыбнулся воеводе и хлопнул в ладоши.
В шатер мгновенно влетел юноша. Следом за ним тотчас же появились стражи, молча занявшие свои места у входа.
— Это мой сын, — сказал хан. — Его зовут Куря, и скоро оч будет водить орду.
Куря молча поклонился.
— Запомни великого воеводу Свенельда, сын, — торжественно произнес хан. — Ты сделаешь все, о чем великий воевода Свенельд скажет тебе.
— Все? — переспросил Куря, и Свенельду послышалась нотка иронии.
— Он спас больше чем твою жизнь, — голос печенежского хана стал суровым. — Он спас твое лицо воина.
— Я сделаю все, о чем попросит меня великий воевода Свенельд. — Куря низко поклонился Свенельду.
Хан распахнул ворот, вытащил засаленный кожаный гайтан и снял с него черный от старости деревянный оберег.
— Это — знак нашего рода, — сказал он. — Если не сможешь приехать сам, перешли этот знак через верного человека, и Куря исполнит его повеление, как твое, воевода Свенельд.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
То были времена бесконечной борьбы славянских племен за свою независимость против завоевателей — русов. Борьба велась весьма ожесточенно с обеих сторон, и Летопись называет киевские походы против восставших славян примучиванием Русы были жестоки в своих усмирительных походах, славяне с неменьшей жестокостью отвечали захватчикам из засад, во внезапных ночных вылазках и коротких схватках на лесных тропах, бродах и топях. Русы теряли воинов, а славяне — собственных князей, почему их имен и не осталось в истории, кроме имени древлянского князя Мала. Славы в таких войнах не добывают, особой добычи — тоже, но приобретают некоторое спокойствие на границах и гребут двойную дань, пока княжеская дружина-победительница еще не ушла в собственно Киевскую землю.
Проходило некоторое время внешней тишины и напряженного покоя, и опять вятичи или дреговичи, тиверцы или уличи убивали киевских тиунов, грабили их дома и кричали на вечах, что от сего дня свободны они и никакой дани платить не будут И вновь княжеская дружина надевала кольчуги и подгоняла удила.
Игорь быстро примучил радимичей: дав великому князю один бой, они растворились в лесах и топях. Киевский князь позволил дружине пограбить сельчан, наложил еще более тяжкую дань, с облегчением посчитал дело сделанным и повелел возвращаться в Киев. Он, конечно, понимал, что радимичей надо преследовать и добивать, пока не побегут, теряя ножи-засапожники, но страх возможной неудачи был сильнее доводов рассудка. Существовала видимость победы, и великий князь не стал рисковать, чтобы не утратить и этой видимости.
Была и еще одна причина, настолько личная и тайная, что Великий Киевский князь старался изгнать ее из головы, особенно если в шатер кто-либо заходил: он верил, что люди могут читать его мысли. А заключалась она в том, что Игорь, как всякий слабохарактерный мужчина, не выносил насмешек. Эти насмешки чудились ему повсеместно, но особенно тогда, когда случалось бывать наедине с Ольгой. Он ловил их в ее молчании и в ее разговоре, в ее оживлении и в ее огорчении, в ее вздохах и в ее улыбках. Он ловил то, чего боялся и что ненавидел, понимал, что тем лишь углубляет свой разрыв с супругой, и ничего, ничего решительно не мог с собою поделать. То, что произошло между ними в первую брачную ночь, невозможно было изгладить из памяти, хотя Ольга, мечтая о ребенке, уже давно не позволяла себе даже намеков, обидных для мужа. Она была — сама покорность и сама нежность. Но вечно подозрительный Игорь все же порою тайно лелеял мечту, что однажды поймает свою супругу не просто на неискренности в улыбке ли, в разговоре ли, а на чем-то… На чем-то…
Он не хотел признаваться, на чем именно хочет поймать Ольгу, даже самому себе. Каждая их встреча была похожа на обман своей недосказанностью и, увы, безрезультатностью.
Правда, было одно свидание, когда он испытал блаженство, но он никак не мог припомнить, в чем же оно на самом-то деле заключалось. И с той поры по совету Кисана всячески избегал встреч наедине с княгиней Ольгой.
А как он мечтал, чтобы Ольга наконец-то понесла! И не только потому, что Киевский Стол рисковал остаться без наследника Рюрикова рода, нет, не только. А еще и потому, что предвкушал, с какой радостью он, Великий князь Киевский Игорь, избавится от навязанной ему жены, как только она родит ребенка. Может оступиться конь, может перевернуться лодья, может вдруг заболеть живот после трапезы вдвоем… Но Ольга упорно не становилась матерью, и Игорь ненавидел ее все больше и больше, вынужденный хотя бы
