два-три раза в месяц навещать супругу в робкой надежде, что уж теперь… Однако и «теперь» оставалось похожим на «всегда». Как проклятие. Как проклятие богов на весь род Рюрика.
Зато как же спокойно, уютно и приятно было ему наедине с бронзовым подарком Византии! Его молчание, его сильные, перевитые мускулами руки, его железные объятья успокаивали и вселяли уверенность, что Игорь и впрямь силен, могуч и неповторим. Что подобного ему мужчины-князя доселе не было в Киевской Руси, и даже Вещий Олег был всего лишь промежутком, местоблюстителем законного владыки. И теперь князь все время думал совсем не о том, чтобы до конца примучить упрямых радимичей, а о том, чтобы как можно скорее оказаться в Киеве наедине с бронзовым истуканом.
А потому и отдал повеление прекратить преследование восставших славян и тотчас же возвращаться.
Дружина погрузилась в лодьи и тронулась в обратный путь. Идти приходилось против довольно бурного течения, почему лодьи шли, прижимаясь к левому, высокому берегу Днепра, где течение было не столь сильным. Однако грести приходилось постоянно, одни гребцы справиться с этим не могли, и Игорь вынужден был выделить из младших дружинников смену на весла.
Против течения шли медленно, Игорь был недоволен, но не понукал гребцов, понимая, что скорости это не прибавит. Сказать, что он мечтал о встрече с бронзовым подарком заботливой Византии, было бы неверно, так как он вообще мечтать был неспособен. Но думал о нем, а думы привели к тому, что не худо было бы предупредить Киев о возвращении князя с дружиной. Да не просто возвращении, а о возвращении с победой, которой не было и о которой следовало трубить во все трубы именно потому, что ее не было.
Повеление было тотчас же отдано, и как только караван пересек границы Великой Киевской Руси, густо взревели все дружинные трубы. И жители прибрежных селений выбегали на берег, чтобы с великим ликованием приветствовать своего князя, громко празднующего очередную победу. Размахивали руками, кричали хвалу князю и дружине, однако тяжелые суда не приближались к берегу и не сбавляли ход.
Но через день, когда уже подплывали к Киеву, наперерез каравану лодей вышла лодка-однодеревка. На веслах сидела молодая женщина, призывно замахавшая платком. Внимания на нее не обратили, пока она не встала в качающейся лодке с криком:
— Великий князь!… Дозволь, великий князь!…
— Что там еще? — с неудовольствием спросил Игорь.
— Молодка дозволения подплыть просит, — сказал старший кормчий. — Дозволишь, великий князь?
— Спроси, что надобно. Ход не снижай. Великий князь лежал под навесом после сытного обеда и выходить не хотел. Однако кормчий, переговорив с подплывшей молодкой, решился побеспокоить.
— Не гневайся, великий князь, что тревожу тебя. Баба говорит, что отец ее послал. Что важно это и что отца ее ты знаешь.
— Пусть на лодью придет.
— Не ходит он, сказала. Помереть может, а знает что-то очень для тебя важное.
Никто из приближенных, хорошо изучив характер великого князя, не ожидал, что он согласится. Но сын Рюрика был столь же непредсказуем, как и его отец.
— Скажи, пусть отца на берег вытащит. Стой. Пошли троих стражников, заодно и ей помогут.
— А лодьи? — робко спросил кормчий.
— А лодьи… Лодьи останови, — проворчал Игорь, поднимаясь с ложа.
Великий князь еще плыл на лодке к берегу, когда стражники подтащили умирающего и уложили его на рядно. Старший встретил князя на берегу, помог выйти.
— Это — Охрид, — сказал он. — Много лет служил с ним вместе в дружине, пока ты, великий князь, его в охрану княгини не повелел перевести.
Игорь странно посмотрел на стражника, но промолчал. Подошел к лежащему. Не обращая внимания на склонившуюся перед ним молодку, бросил:
— Помираешь, Охрид?
— Главное сказать хочу, великий князь. В полнолуние сам на страже стоял и видел…
Сил не хватило, и он замолчал. Князь подождал немного и нетерпеливо спросил:
— Что видел?
— Всадника… По плотине к хоромам княгини…
— Узнал его?
— Не успел. Кто-то сзади… ножом. А потом в Днепр спустил. Доплыл кое-как…
Даже в разговоре с великим князем, даже умирая, Охрид помнил о дружинном братстве. И не мог предать Ярыша. Не мог, выше сил его было это предательство.
— Кто? — строго переспросил князь.
— Не видел, — помолчав, твердо сказал Охрид. — Нет, не видел… А всадника — видел. Он в хоромы княгини скакал… Ты повелел доносить о таких. Вот… Доношу…
— Что еще сказать можешь?
— Иноходка, — еле слышно прошептал умирающий.
— Что? — Князь нагнулся, чтобы расслышать.
— Иноходью конь шел.
Великий князь отпрянул от него. В голове внезапно блеснуло имя: «Свенельд!…» Как озарение. Даже оглянулся, не понял ли кто посторонний. Опомнился, спросил негромко:
— Что еще видел?
— Больше ничего. Дочка видела.
— Что видела? — насторожился великий князь.
— Великая княгиня твоя за ворожбой к ворожее в пещерку приходила. За какой — она не ведает.
— А ты — ведаешь?
— А меня — ножом, а потом — в воду.
— В воду, — задумчиво повторил Игорь.
— Боярин с ней был. Дочка боярина узнала. Сын Зигбьерна, говорит.
— Хильберт?
— Да. Боярин Хильберт, сын Зигбьерна. А меня — в воду.
— В воду, — еще раз повторил Игорь.
Вдруг поднялся, пошел к берегу, куда пристала ло-дья. Старший стражи догнал его, ожидая повелений. Игорь остановился, помолчал. Потом сказал негромко:
— В воду.
— Как?… — Стражник настолько поразился, что осмелился переспросить. — Охрид тридцать лет тебе служит, великий князь.
— И дочку его — тоже.
— Они молчать будут, — умоляюще зачастил стражник, пытаясь спасти старого друга. — Клятву возьми с них…
— Молчат только мертвые, — жестко оборвал князь, садясь в лодью. — И я посмотрю, чтобы они были мертвы.
«Свенельд… — стучало в голове великого князя. — Пруды в белых кувшинках. Ожерелья из лилий на груди. Свенельд… Свенельд… Свенельд…»
Он больше не мог лежать под навесом. Ходил по настилу, мешая всем. А лицо было таким, что никто не осмеливался к нему обращаться. Это могло пройти, а могло и обернуться грозой, если бы кто-либо попался под руку. Потому-то и сторонились, налезая друг на друга.
«Значит, Свенельд?… Но он же отвел иноходку Ольге. Отвел, это проверили надежные люди. Почему же она оказалась не в конюшне великой княгини? Почему? И кто, кто.скакал на ней в новолуние?…»
Князь плохо ел, с отвращением отбрасывая лучшие куски. Мысли по-прежнему сверлили мозг, но из них как-то сам собой, постепенно стал выпадать Свенельд. Чем больше князь думал, тем очевиднее становилось, что его первый полководец не мог в ту ночь скакать на иноходке. Во-первых, Охрид знал посадку Свенельда и спутать ее не мог, а во-вторых… Во-вторых, у Свенельда — лучшая дружина. Чаще бывала в сражениях, лучше обучена, лучше вооружена. Све-нельд не жалеет золота…
