Вдали показались вражеские пехотинцы. Зеленые фигурки сбегали по лесистому склону Замковой горы и рассредоточивались по кустам, обрамлявшим поле. Слева от них ехали по шоссе мотоциклисты с пулеметами и минометами, установленными в колясках.
— Аристократы! — проговорил стоящий рядом с Орленко в траншее пограничник. — Хотят и нас выбить, и сапоги в пыли не замарать.
Он выругался и выстрелил. Мотоциклисты, не останавливаясь, ответили. Застрочили пулеметы, засвистели мины…
Орленко снова стрелял, с беспокойством ощупывая пустеющий карман. Патронов осталось мало — всего две или три обоймы. А ведь еще утром ему казалось, что полсотни патронов может хватить черт знает на сколько. Он с завистью посмотрел на вещмешок с патронами, лежавший у ног бойца. Тот, перехватив его взгляд, подвинул мешок ногой.
— Бери! — сказал он. — Только не трать зазря…
Солнце уже висело над Винной горой, когда бой прекратился. Немцы после безуспешных попыток выйти к полотну железной дороги утихомирились. Зеленые фигурки поползли обратно на Замковую гору, уехали и мотоциклисты, оставив на шоссе несколько разбитых машин. Пограничник усмехнулся:
— На ужин поехали! — Он сел на бруствер, свернул цигарку и протянул кисет. — Закуривай, отец, рабочий день закончился.
«Отец!» — Орленко усмехнулся в душе и мысленно посмотрел на себя со стороны: небритый человек в помятом пиджаке, перепачканном землей и кровью… «Хорош же ты, хозяин города!» Но он не чувствовал обиды. Наоборот, ему было приятно, что боец разговаривает с ним как с равным: значит, он воевал неплохо…
— Петр Васильевич! — услышал он голос Циркина. — Вас зовут.
— Кто?
— Васильев.
— Чего ему надо?
— Ранило его.
— Ранило?
Орленко поднялся и пошел за Циркиным.
Железнодорожник лежал на траве бледный, с беспомощно раскинутыми руками. Над ним на коленях стоял другой ополченец, выполнявший роль санитара. Он прикладывал к боку раненого тампоны из ваты и тут же отбрасывал в сторону. Вата быстро пропитывалась кровью, боец умирал.
Увидев Орленко, Васильев слабо улыбнулся.
— Ну что, товарищ секретарь, я оправдал себя перед партией?
Он закрыл глаза. Секретарь горкома нагнулся к нему, взял за руку, пожал ее, хотел сказать что- нибудь, но не успел…
Васильева похоронили здесь же, в окопе.
А вскоре, когда поле окутали сумерки, бойцы покинули и этот рубеж. Поступил приказ отойти еще дальше на юг, к селу Нижанковичи. Там, как сообщил связной, собрались все командиры во главе с самим генералом.
В большой комнате с занавешенными окнами горел яркий свет. Люди шумели. Орленко поставил свою винтовку в угол и огляделся. Командиров было человек тридцать, большинство из них он хорошо знал.
— Иди сюда, Петр Васильевич! — услышал он голос Тарутина. — Ты что там стоишь как бедный родственник?
Начальник погранотряда, сидевший на диване рядом с командиром дивизии полковником Дементьевым, подвинулся, освободив место.
В комнату вошел генерал Снегов. Все встали.
— Садитесь, товарищи!
Комкор прошел к столу вместе с начальником отдела политической пропаганды и начальником штаба, дал знак адъютанту повесить на стене карту. Орленко внимательно наблюдал за ним. Казалось, генерал — единственный из присутствующих, который остался, по крайней мере внешне, таким же, каким был всегда: чисто выбритым, подтянутым, аккуратным. Секретарь горкома знал его не очень хорошо. Ему казалось, что комкор вежлив, но суховат и слишком невозмутим. Но сейчас эта невозмутимость генерала действовала успокаивающе.
— Приготовьте и вы свои карты, — сказал он командирам. — Прошу доложить обстановку. Товарищ Тарутин, начнем с вас.
Начальник погранотряда, который теперь находился в оперативном подчинении у Снегова, встал, привычно одернул гимнастерку. Генерал слушал его не перебивая и лишь изредка кивал начальнику штаба, чтобы тот отмечал данные на карте. Тарутин говорил четко, короткими рублеными фразами:
— Противник начал наступление превосходящими силами. В городе главный удар пришелся на участок четырнадцатой заставы. Мной была поставлена задача удержать госграницу любой ценой… После нескольких часов боя противнику удалось прорваться на флангах городской заставы: севернее водокачки и в районе парка… Прикрывающих сил не было: всех пришлось послать на защиту границы… К двенадцати ноль-ноль противник овладел мостом и вскоре занял центр города… Под угрозой окружения я дал приказ об отходе… На левом фланге, у села Пралковцы, был временно организован новый рубеж с целью оттянуть силы противника и помочь отходу основной группы, а также эвакуации раненых… В настоящее время положение таково. Заставы первой комендатуры — крайний северный фланг — смяты немецкими танками, сведений о ней нет… Вторая комендатура после упорной обороны и ряда контратак тоже отошла и закрепилась на рубеже примерно в двенадцати километрах от границы… Третья комендатура, обратив в бегство два вражеских батальона — обычный пехотный и войск СС, тоже под угрозой окружения с флангов несколько оттянулась назад… Четвертая комендатура капитана Дьячкова, как я уже докладывал, вместе с отрядом городского ополчения до полудня обороняла город, а затем по моему приказу отошла, имея в своем составе подразделения обслуживания и часть штаба погранотряда… На участке пятой комендатуры противник активности не проявлял… Таким образом, погранотряд имеет сейчас четыре комендатуры… Точных сведений о потерях еще нет, но полагаю, что в строю не меньше двух третей личного состава… Жалею, что мой комиссар в отпуске… Однако моральное состояние бойцов и командиров хорошее, — он сжал пальцы в кулак. — Товарищ генерал, к дальнейшему бою пограничники готовы.
Тарутин сел. Лицо его было бледным, на лбу блестели капельки пота.
Затем докладывали командиры стрелковых частей и подразделений, комендант укрепрайона. Слушая их, секретарь горкома постепенно успокаивался. Большинство подразделений, кроме укрепрайонцев и одного из стрелковых полков, людских потерь почти не имели и тоже рвались в бой. «А ведь город еще можно вернуть».
Он вздрогнул: ему показалось, что генерал прочитал его мысль.
— Мы только что получили приказ контратаковать противника. Посмотрим, как это успешнее осуществить.
Спокойно, словно не замечая всеобщего оживления, генерал подошел к карте.
— Что мы имеем у себя, нам известно. Теперь послушайте данные о противнике, хотя предупреждаю: некоторые из них весьма приблизительные, и их еще надо уточнить. Поэтому придется говорить исходя в основном из показаний пленных… — Он взял со стола карандаш. — Так вот, против нас действует около двух немецких дивизий: сто первая легкопехотная и примерно два полка двести пятьдесят седьмой пехотной дивизии — кстати, эта дивизия год назад одной из первых вступила в Париж… Короче говоря, у противника в полтора раза больше солдат, чем у нас. Пехоту поддерживают танки и авиация, которых у нас нет… Пока нет. Некоторые пленные утверждают, что на той стороне Сана, вот здесь, на их левом фланге, курсирует какой-то сверхмощный бронепоезд. Это все или почти все. — Генерал посмотрел на притихших людей. — Много? Да много. Но практически соотношение на сегодняшний день уже изменилось, причем в нашу пользу. Он обернулся к полковому комиссару. — Вы подсчитали потери противника, Владимир Иванович?
— Да, — живо откликнулся Петрин. — Всего по сводкам получается около тысячи солдат и офицеров.
— Вы слышали: около тысячи! Даже если эти данные несколько преувеличены, то все равно на
