юг, восток или запад?..
Вот тогда Наденька впервые ощутила ужас. Безотчетный, все подчиняющий себе ужас, лишающий соображения. Подружка уже жалобно пищала, бросив корзинку, да и Надя готова была вот-вот запищать, завыть, упасть на землю…
«Я во всем виновата, значит, мне решать», – вдруг подумала она и, зажав в кулачок остатки воли, сумела заставить себя почти успокоиться.
– Перестань скулить, – сказала она. – Ты мешаешь мне вспомнить, куда нам идти.
Наденька не знала, куда им идти, но подружка притихла, с верой и ожиданием глядя на нее. А небо было таким безоблачным, так ярко светило в глаза… «Так оно светит, когда я спускаюсь с веранды в сад, – вдруг припомнилось Наде. – А когда мы убегали, оно светило мне в затылок. Значит… Значит, надо идти прямо, чтобы солнце било в лицо!» И вздохнула с огромным облегчением:
– Иди за мной. Подними корзинку.
– Не нужны мне эти противные…
– Подними корзинку, я сказала. Ради чего, интересно, мы с тобой заблуждались?..
«Я тогда победила ужас. И на Ходынском поле тоже победила, не ударилась в панику. Ужас пришел сейчас, когда для него нет никаких причин. Значит, нельзя ему поддаваться, а нужно копить силы. Просто копить силы, только и всего…»
Так думала она ночью, лежа без сна. Это были очень утешительные думы, Наденька изо всех сил цеплялась за них, но где-то изнутри, что ли, подсознательно понимала, что просто утешает саму себя. И упорно перелистывала собственные воспоминания в поисках новых порций утешения.
… И еще раз она приезжала в Высокое с одноклассницей. Уже постарше, после шестого, а то и седьмого класса. И подружка была другой, ее имя она хорошо помнила: Вера. Да, да, Вера, потому что сочетание их имен вызывало много шуток, острот и даже каких-то обобщений.
В Высоком в то лето было шумно и весело. В отпуск из Варшавы приехал Ваня. Очень счастливый Ваня, потому что Леночка еще не исчезла из его жизни. И были два студента-медика из Смоленска, приехавших делать какие-то прививки крестьянским ребятишкам. Они жили в имении и ежедневно выезжали в села. Один носил волосы до плеч, а второй – французскую бородку, и девочки между собой называли его Французом, а длинноволосого – Итальянцем…
– Переселение душ скорее из области надежд, нежели веры, – говорил Француз, покачиваясь в качалке на веранде. – Подсознательная жажда бессмертия существует только в среде полуобразованной. Среди крестьян – а я сам из них буду – и уж тем паче среди интеллигенции эта гипотеза успехом не пользуется.
– А вы, девочки, верите в переселение душ? – не без лукавства спросил Итальянец.
– Безусловно, – тотчас же ответила Наденька. – Всем известно, что женщины всегда переселяются в кошечек, а мужчины – в собачек.
Все рассмеялись. Даже безулыбчивая Леночка улыбнулась.
– Тебя встретили неплохим финтом, коллега! – басом хохотал Француз.
– Так их, сестренка! – смеялся Иван.
Наденьке очень нравился Итальянец, почему она и сердилась даже на его вполне безобидные шутки, усматривая в них выпад лично против себя. Нравился настолько, что она начала подозревать опасную дозу вдруг вспыхнувшей влюбленности, забеспокоилась и решила поговорить на столь волнующую тему с Леночкой.
– Скажи, ты влюблялась когда-нибудь?
– Конечно.
– А как это начинается?
Леночка пожала плечами:
– Вероятно, у каждой девушки по-разному.
– А влюбленность и любовь – различные понятия?
– Мне кажется, что противоположные. Женщина способна влюбляться множество раз, но любить – только одного. На всю жизнь. К несчастью, очень многие путают эти состояния, и отсюда исходят все женские трагедии.
– А ты любишь нашего Ваню?
– Очень.
– Какая же ты счастливая!.. – с откровенной завистью вздохнула Наденька.
И наступило молчание. Длинное-длинное…
– Нет, – вдруг тихо сказала Леночка и тут же вышла…
«Леночка призналась, что очень любила Ивана, и при этом считала себя несчастной, – думала Надя. – А потом вообще сбежала. Сбежала накануне свадьбы с любимым человеком. Но почему же, почему?..»
Наденька изо всех сил пыталась спастись бессонницей ночью и почти спокойно спала днем. Когда преданная Грапа держала ее за руку.
Глава одиннадцатая
На Ваганьково кладбище выехали заведомо рано, в девять утра, потому что не знали, когда начнется отпевание в церкви. Однако народу оказалось там уже много, и он все шел и шел.
– Неужто столько родственников? – поразился Хомяков, не представлявший размаха московской
