Свечку!.. Смешно. Давненько я не думала о боге. В Объедкино бога нет. Там все решают мертвые и речка с руслом в виде ленты Мёбиуса. А может, мне не помешает маленький огонек свечки, если я опять туда попаду?
– Текила, – говорю я, выходя из машины. – Спасибо за беспокойство.
И быстро ухожу, пока он не пожалел меня до вынужденного насилия, как это делают заматерелые взрослые – затолкает силой в машину и вернет в город. К маме....
Запретная зона
Отойдя на безопасное расстояние, я услышала звук отъезжающего такси. Отдышалась, осмотрелась и укусила себя за руку. До крови. Больно. Я опоздала, надо же!.. Иду к предполагаемой речке на предполагаемое место встречи с предполагаемым сыном. А где мой сын? У Верочки теперь по-любому будет могилка с именем, странствовать ей больше не придется. Я не поеду жить на дачу Бирсов, и вообще – буду ли еще беременна?
Останавливаюсь у небольшого озерца и топчусь, размышляя – куда теперь идти? С какой стороны обойти большую лужу – а вдруг это болотная ловушка? Шагну и окажусь под черной водой... В каком я времени? А вдруг – ни в каком? В полнейшем безвременье! – к рассвету не успела, заблудилась в кустарнике и засосалась в лужу.
– Федор, – прошептала я тихо. – Если бы ты родился, я бы называла тебя Федулом, когда ты тупил. Или Федяком – когда хамил. И Дорушкой, когда болел или обижался.
– Ты еще заплачь, – услышала я знакомый голос позади себя.
Застыла и не могу повернуться. Интересно, он такой же?..
– А чего мне сделается? – Федор обошел меня и стал напротив, набычившись. – Я думаю, куда она пропала, раз уж на рассвет опоздала, а она стоит в болоте и обзывается!
– Ты меня дождался!.. – шагнула я к Федору.
Он отступил назад и покачал головой:
– Нельзя. Не тронь меня – пока не твое. Если хочешь вернуть свое, беги вот по этой тропинке, потом от поваленной березы – налево, а там уже услышишь сигнал машины, иди на звук. Леском короче будет.
– То есть... Я вернусь на аварию в февраль? Ну конечно!.. Машина Лизаветы при любом раскладе будет разбита, да? Непонятно только, почему я окажусь в этой машине. Неужели я согласилась жить на даче после раскопок под беседкой? – в волнении я закрыла глаза, вспоминая день моего бегства.
– Все болтаешь, болтаешь, а подмерзает, однако. Или передумала? – прищурился Федор. – Тогда тебе туда, к церквушке. Зайдешь, покрестишься, поплачешь – наваждение и пропадет, как ничего и не бывало. – Он наклонился, чтобы заглянуть снизу в мое лицо, и сердито спросил: – А может, ты хочешь обратно – в речку? Может, тебя засосало? Всемогущества захотелось? Помнишь, что стало со старухой корытной, которая возомнила себя владычицей? Захотелось?
– Нет! – кричу я.
– А если нет – зачем Лизавете в карман мякоть положила?! – закричал и Федор.
– Какую... мякоть?.. – опешила я.
– Ничего не видишь, как котенок слепой, дурочка малолетняя, – выдохнул Федор с досадой. – Говорил же тебе – предметы имеют значение! Говорил? Муж Лизаветы тебе кусок мякоти своей подарил, а ты его – в карман Лизавете сунула. Изменила ты судьбу Бирса. А зачем? Кто тебя просил? Хорошо хоть Верочку вовремя определила, она за тебя теперь похлопочет, может, и обойдется.
Ничего не понимаю.
– Я изменила судьбу Бирса?
– Ты. И Верочка еще напоследок огнем из лампы побаловалась. Ее Лизавета сильно доставать стала, она и...
– Говори толком, не мямли!
– Не ори, мала еще орать! Вырасти меня сначала. Ты изменила час смерти Лизаветы и руку, ее убившую.
– Какую еще руку? – удивилась я. – Разве – не Бирс?..
– Не Бирс. Кирзач убьет Лизавету за свою тетрадь. Он был в бегах после обнаружения захоронения под верандой. Лизавета знала где. Связалась с ним, когда тетрадь нашла. Хотела его в страхе при себе держать собачонкой преданной, а он по-своему решил с ней... Придушил своей веревкой, потом ты, не зная об убийстве, сунулась в гараж. А далее все как прежде.
– Получается, я опять стала убегать от появившегося Кирзача, и опять – на машине Лизаветы? Этого было не миновать, да? – прошептала я в озарении.
– Да уж... – кивнул Федор. – Как по нашей черной реке. Сколько ни плыви – попадаешь в одни и те же места. Момента возможной смерти не миновать. Можно попробовать поднырнуть в другое течение, но миновать нельзя.
Я в волнении посмотрела на небо. Вспомнила про цветок Бирса, который засунула в карман Лизаветы. Сама не знаю почему. Я поставила все на поиски останков Верочки. Мне и в голову не пришло, что какой-то цветок!.. Бирс теперь не убьет Лизавету. Конечно, зачем ему ее убивать, если я не умру и рожу ребенка! У меня получилось!
Киваю Федору:
– Значит, дурочка малолетняя все-таки кое-что смогла, да?
– И чем ты гордишься? – укоризненно покачал он головой. – Ты же это без смысла. Не осознавала, не думала, к чему приведет. Верочка поманила, ты и...
Я посмотрела под ноги. Снег с затвердевшей мартовской коркой. Опять не угодила!
– Да пошли вы все! – кричу я и шагаю в замерзшее болотце. Ледок хрустнул подо мной, но выдержал. – Ты – не мой сын, ты старый!.. взрослый мужик и все время нудишь! Мой сын маленький, беззащитный, его выходить надо, он будет мне доверять! И я буду его любить, каким бы он ни вырос!
– Вот и ладно, – Федор сник, как сильно уставший человек. – Вот и иди.
– И пойду! – Я направилась к тропинке, которая должна меня вывести к поваленной березе.
– Ты это!.. – сказал Федор мне в спину. – Когда придешь на аварию...
– Меня зовут Текила! – крикнула я, не оборачиваясь, продолжая идти – уже вижу березу впереди. – Хватит тыкать! Хочешь что-то сказать, обратись по имени.
Не буду останавливаться. Не буду поворачиваться. Достал!
– Текила... – шепотом, в самое ухо. И быстрый сквозной холод у лица – от затылка к щеке, как смазанный подзатыльник. – Не открывай багажник. Пусть кто другой откроет.
Возвращение
Длинный унылый гудок. Иду на звук. Сильно колотится сердце, а ноги начинают отказывать. Уже видна машина, влипшая правым боком в дерево, и... Мамавера, склонившаяся над валяющимся у дерева Кирзачом.
Кое-как я обошла «Москвич» и тащусь к левой передней дверце. Интересно посмотреть на себя, раненую, и вообще... сколько меня сейчас – двое?.. Там сейчас мы, Лилит Марковна. Смешно. Не множь меня – так, кажется, сказала Бауля?.. Вот я и размножилась. Идти совсем нет сил, тяжело дышать, как будто горло перетянуто. Трогаю рукой шею и обнаруживаю на ней веревку. Остановилась на одну секунду, чтобы опустить голову и убедиться – это подвязка Кирзача.
А когда подняла голову, то уже увидела дерево с переднего сиденья. Ощупала себя. Это я сижу в машине и смотрю на маму одним глазом. Левым. Правый затек кровью. Мама стоит над Кирзачом и достает что-то из сумочки. Поднимаю правую руку и машу ею, стараясь не двигаться телом. Мама заметила движение и бросилась ко мне. Влипла ладонями в стекло дверцы. От ее дыхания оно начало запотевать.
– Лилька, не шевелись, сейчас «Скорая» подъедет, ты меня видишь?
– Вижу, – я улыбаюсь ей.
Мама подергала ручку дверцы, достала из сумочки небольшой цилиндр, открыла его и превратила в отвертку простым соединением. А я подумала, что это длинная губная помада. Мама ковыряется отверткой в ручке, я смотрю на нее сквозь стекло и улыбаюсь.
– Что болит? – спрашивает мама.
– Ничего... Если не вздыхать глубоко.
