Странно, но под водой я вдруг поняла, что темный провальный угол в избе Федора и Ульяны был куда надежнее, и вспомнила кучу тряпья в том углу и только сейчас осознала, как спокойно под этой кучей сидела. Потому что там не было запахов. Никаких. «Лилька!.. Лилька!» – кричит кто-то издалека.
А я – Текила...
– Лилька!.. – мама взяла двумя руками мою голову и вытащила ее из воды. – Кто живет на даче Байрона?
Смотрю в ее лицо надо мной, заглатываю воздух и явно собираюсь зареветь.
– Людоед из Тульской области. По фамилии Овчар, – я сажусь и обмываю лицо якобы от пены.
– Давно? – спрашивает мама.
– Давно. С девяносто второго или третьего. Извини, мам. Что теперь будет?
– Что будет, что будет... Вылезай, я тебе расскажу, что будет.
Она вышла и оставила дверь открытой. Слышу звонок ее мобильного.
– Мам! – дожидаюсь ее лица в проеме двери и прошу: – Не говори пока никому. Это только моя гипотеза.
– Не учи меня жить, – вполне доброжелательно отвечает мама. – Позвонил чистильщик. Лизавета захотела поехать домой – никаких больниц. Обошлось.
Марина Яловега
– Можешь рассказать, как ты вышла на это захоронение? – спросила мама, когда я в халате добрела до дивана и села рядом с ней.
– Не могу. Правда, не могу. Ты сдашь меня в психушку.
– Не думай так плохо о своей маме. Какой у тебя срок беременности?
– Как сказала Лизавета, все в точности.
– Откуда ты знаешь, какой срок она назвала? – начинает заводиться мама.
– Ей видней, поверь.
– Ладно. Если ей видней, то ты родишь где-то через семь месяцев.
– Где-то через пять, – поправляю я. – Скорей всего у меня будут преждевременные роды.
– Это тоже сказала Лизавета? – повышает мама голос.
– Нет, это моя память будущего говорит, – я прилегла позади Примавэры.
– Я спрашиваю потому, что мне, вероятно, придется уехать на какое-то время, если будут найдены останки Бондарей. Не сразу. Месяца через два-три, когда определится, куда зашло расследование.
– Расследование?.. – сильно удивилась я.
– Конечно. А ты как себе это представляла? Если там действительно закопаны тела, то будет расследование.
Прижимаюсь к маме ногами.
– Я думала, что ты завтра с утра пойдешь на кладбище, зароешь эти останки в могиле Марины Яловеги и сменишь надпись на камне. Она ведь пустая, эта могила? Или?..
– Никаких «или». Но зарывать в моей могиле я ничего не буду, только статьи за незаконное захоронение мне не хватало! Я надеюсь, что отец твоего Байрона разумный человек и сразу вызовет милицию.
– А как же ты? Что будет с твоей легендой?
– Легенда!.. – хмыкает мама. – Это называлось разработкой судьбы – ни больше ни меньше. Я не понимаю, как тебя угораздило залезть во все это?
– Я сама в ужасе, – сознаюсь честно. – Ты работала с отцом, да? Вы вместе шпионили?
– Без комментариев, – мама обхватывает мои ступни ладонями и слегка пожимает.
– Ты сменила имя, чтобы тебя не нашли как жену Марка Яловского?
– Не только. У меня и личных причин хватало.
– А новая судьба – пожизненно?
– Мне это было необходимо на двадцать лет. В некоторых странах определенные статьи обвинения имеют срок давности – двадцать лет. Не беспокойся. В России мне ничего не угрожает. Но есть страна, которая может потребовать выдачи Марины Яловеги. Которая якобы умерла... – мама пощекотала мою правую пятку. – Что ж, ты все это замутила – так, кажется, у вас говорят – тебе и расхлебывать. Если мне придется скрываться, поживешь некоторое время без матери.
Некоторое время? Я посчитала, сколько еще до истечения срока давности, – получилось... семь лет!.. Сажусь и смотрю на Примавэру с ужасом:
– Семь лет? Без тебя?
– А ты как думала? Можно просто так расковырять чью-то судьбу, а потом потихоньку все спрятать в чужую могилку? Ладно, иди сюда, – Мамавера обняла меня и прижала к себе. – Рано паниковать и огорчаться. Ты огорчилась? Говори быстро – огорчилась или обрадовалась? – она отстранилась, вглядываясь в мое лицо.
А мое лицо к этому моменту уже было залито слезами.
– Ка-а-а... Как тебя зовут по отчеству?..
– Марина Федоровна. Не плачь, Лилька, ты даже маленькой не плакала, когда падала.
– А у меня есть ба-а-абушки?.. – не могу остановить этот поток слез.
– Дедушка один есть – отец Марка. Моя мать жива. Твою бабушку зовут Ульяна.
– Как?! – подпрыгнула я и сразу перестала плакать.
– Ульяна, а что?
– Ничего, это нервное, – бормочу я. – Назову внучку Ульяной.
– Смешная ты, – мама опять прижимает меня к себе. – Сначала нужно придумать имя сыну.
– Его имя уже известно. То есть... Пусть Байрон сам придумает.
– А ты не боишься рожать? – тихо спросила Мамавера.
– Я боюсь не доносить ребенка. Мам! Ты не должна уезжать далеко. Вдруг я попаду через пять месяцев в автомобильную аварию. Я сразу тогда тебе позвоню, чтобы ты приехала на это место первой, нужно Лизавету опередить. А еще лучше я тебе сейчас нарисую, где это будет! И дату точную укажу, – вскакиваю и роюсь в ящике письменного стола.
Потом бегу в коридор к рюкзаку, тащу его в комнату, достаю блокнот и ручку и прямо на рюкзаке, открыв блокнот, начинаю рисовать план.
– Лилит!
Поднимаю голову. Примавэра стоит передо мной и протягивает кусочек сахара с накапанной на него валерьянкой.
– Открой рот.
Беру сахар губами.
– Лилька, знаешь, что мы с тобой сейчас сделаем? Мы купим торт и... – она подумала и кивнула: – Обойдемся без шампанского. И съедим его – отпразднуем твою беременность. Подумать только, у меня будет внучка!.. – мама радостно обхватила лицо ладонями.
– Внук! – возмутилась я.
– Не важно. Ты какой хочешь – сливочный крем или взбитые сливки? – Мама уже в коридоре. Одевается.
– А можно мне кусок мяса? – спрашиваю я.
Мамавера заглянула в комнату.
– Ну конечно! Я знаю круглосуточную забегаловку у вокзала, там на гриле делают кур и свиные ребрышки.
Так, курица из этой забегаловки уже... будет завтра утром... А вот и не будет – я убегу на рассвете.
– Ребрышки, – решила я. – Много. Не сильно прожаренных.
Через час мы с мамой сидим в кухне в полном отупении от обжорства. Перед ней – оставшаяся половина торта. Передо мной горка косточек. Мама достала сигареты и открыла форточку. Я бы тоже сейчас не отказалась от половинки кубинской сигары Бирса.
– Почему ты называешь меня Примавэрой? – спросила мама у окна.
– Весна, – пожала я плечами. – Венера Боттичелли на раковине. Такие вот ассоциации. Но не всегда. Когда ты не раздражена.
– Я часто бываю раздражена? – спрашивает Примавэра.
