Падчерица Синей Бороды

Братья тут же потребовали составить заявление от имени Маргариты Мазариной, под дулом пистолета подписавшей брачный договор. Телефоны молчали.

– Да найдем мы сестрицу, куда денется, за день, за два – найдем! На работу она явится? – посмотрел Гога на Гошу.

– Явится! – отрапортовал Гоша.

– В институт прибежит?

– Прибежит!

Успокоив себя таким образом, они отбыли с тщательно уложенным в папку заявлением, в наказание пообещав не платить адвокату полгода аренду за его офис – «пусть сестрица тебе платит, раз ты теперь и на нее работаешь!».

«…И девушке поневоле пришлось стать женой Синей Бороды. С тех пор она жила пленницей в замке, терпя муки смертные, выплакивая глаза.

Порой к ней подсаживалась пастушка, кроткая как ангел и такая красивая, что красота ее радовала сердце…»

В ближайшие три дня, употребив все возможные связи, братья обыскивали Москву. Рита Мазарина на работе оставила заявление на отпуск без содержания в связи с бракосочетанием. Ее заявление ректору медицинского института об академическом отпуске по семейным обстоятельствам пришло в ректорат по почте. Братья посетили три места работы корейца, два ночных клуба, где он по пятницам под стриптиз пил вино, еще казино «Гавана», где его тоже хорошо знали, и поняли, наконец, что имелось в виду под «особенностями проведения досуга» и для чего в брачном договоре присутствует пункт о невмешательстве в личную жизнь каждого из супругов. Вероятно, от полного отчаяния они посетили и среднюю школу № 1127, в которой я числилась учащейся десятого «Б» класса, потом – театральный кружок, потом довели-таки своими расспросами мою бабушку до «неадекватного поведения» – так она назвала швыряние в братьев дровами и бег за ними по пересеченной местности загородного поселка с вилами в руках.

Мы с Ритой Мазариной за эти три дня кое-как отмыли двухэтажный деревянный дом в поселке Сюсюки. Высохли выстиранные занавески и древнее постельное белье – упорная сопротивляемость льна доводила до отчаяния. Поджили на руках водянки – у Риты Мазариной от стирки льняных простыней, и у меня – от разводного ключа, которым я пыталась наладить газовое снабжение дома и обогрев. Сам кореец в эти три дня отсутствовал, хотя и наведывался пару раз минут на сорок, ему этого времени как раз хватало обнять молодую жену и погрозить пальцем падчерице, чтобы она не слишком увлекалась «железками» и не взорвала дом.

Мы залили воду в батареи и в бак на чердаке. Вдвоем. Без него. Намылили мылом все соединения труб, пустили газ, и синяя корона вспыхнула в обогревательном котле. Без него. К вечеру третьего дня мы убедились, что соединения не пузырят, потом всю ночь принюхивались в потеплевшем доме. Без него. Залезли в подвал, обшарили чердак. Без него. Обследовали старую покосившуюся баню и поленницу дров рядом с нею. Рискнули и затопили.

Когда дымок из трубы наладился, во дворе вдруг образовался мужичок с ружьем. Ни слова не говоря, он по-деловому осмотрел выметенную баню, обошел дом. Пока я с огромной сковородой наготове затаилась за дверью, Рита мужичка разговорила. Оказывается, он нанят специально, чтобы нас охранять! И пришел узнать, правильно ли мы топим баню. Мы с Ритой по наивности подумали, что он беспокоится, как бы мы не угорели, а мужичок пришел поинтересоваться, хватит ли нам полтора часа помыться? А что будет через полтора часа? А через полтора часа он придет, проветрит баню, подбросит дровишек и «поддаст парку по- настоящему, без бабских штучек», после чего пригласит остальных мужиков, нанятых нас охранять, и они попарятся по очереди, так что «девки, заготовьте самовар ведерный!».

– А сколько тут этих мужиков? – осмотрела Рита заброшенный двор.

Во дворе старые яблони застыли в легком морозном полдне. Шелестя, облетали последние, уже обесцвеченные и скрученные холодами листья, их шелест в прозрачном воздухе заставлял затаить дыхание и дождаться последнего звука – соприкосновения падающего листа с другими, выстлавшими собой землю. А лист падал так долго и так невесомо, в полной тишине и безветрии, замедляя собою время, и хотелось сделать что-то резкое, крикнуть, двинуться, чтобы убедиться, что внутри тебя есть еще жизнь и собственный пульс, не подчиняющийся замедленному метроному осени.

– Четверо нас, – мужичок достал из кармана телогрейки папиросы. – Да вы, бабоньки, не дрейфите, мы мужики тертые, стрелять и охранять приученные, потому что все – лесники! А Николай вообще зверь, потому что с Афгана еще на голову контуженный. Мы все тут рядом живем, за домом Кемира присматриваем уже которой год!..

Сблизившее нас с Ритой за эти дни ощущение одиночества и уединения пропало. Раздеваясь в предбаннике, мы то и дело посматривали в крошечное окно, выискивая затаившихся охранников, особенно Николая, который «вообще зверь»…

– А кто это – Кемир? – спросила Рита, раздевшись.

– Это теперь твой муж.

– Ну вот, – загрустила она, – я только привыкла к его странному имени, только научилась произносить с ходу, не заикаясь – Га-да-мер! – она закрыла глаза и легко улыбнулась.

– Моя тетушка Леони называла корейца Кемой, я так думаю, что его родовое имя – Кем. Ты что, в трусах будешь париться?

– Да, – уверенно заявила Рита. – Я всегда моюсь в трусах. Так микробы не проникают внутрь женского организма.

Выслушав такое заявление, я в первую минуту, конечно, подумала, что медицинское образование не проходит даром, но потом призадумалась.

– Госпожа, – присела я перед нею в парилке на корточки, – «я знаю, о чем вы думаете. Вы не доверяете слугам и служанкам в замке, и вы правы. Но я не такова, как они, я вас не предам. Госпожа, расскажите мне о своем горе».

Выдав все это наизусть, я изобразила на лице собачью преданность и напряженное участливое внимание.

– О, никто не поможет моему горю! – вдруг совершенно натурально зарыдала Рита.

– Неправильно. Ты должна сказать: «Пастушка, прекрасная пастушка, если ты меня выдашь, господь бог и Пресвятая Дева покарают тебя», потом погладить меня по щеке и решиться: «Слушай. Я расскажу тебе о своем горе». Вот так.

– Эт-то из какой пьесы? – всхлипывает Маргарита, уже выпустив улыбку на дрожащие губы.

– Это из моей любимой сказки.

– Ладно, пастушка, куда от тебя денешься… Смотри.

Глубоко вздохнув, Рита Мазарина стащила трусики. Я тщательно, сантиметр за сантиметром, обшарила глазами низ ее живота, подработанные для посещения бассейна волосы на лобке, но ничего интересного, что бы стоило прятать под трусами, не нашла. Рита медленно повернулась спиной.

К этому моменту парилка раздухарилась вовсю, мы стояли, обе мокрые от пота, а я то и дело смаргивала соленую влагу с ресниц, поэтому сначала не поверила своим глазам, бросилась к ведру, обмыла лицо и замерла позади съежившейся Риты. Если честно, я ожидала увидеть что-то вроде татуировки в низу живота (стрелу с надписью «Добро пожаловать», например) или крылья ангела на попе с надписью «Полетаем?». Но такое?!.

– Здорово… – это все, что пришло в первый момент мне в голову. – Можно потрогать?

Рита молча пожала плечами, и я осторожно, не дыша, прикоснулась к хвостику, который лежал у нее между ягодиц. Этот… этот… этот хвост пошевелился под моей рукой, клянусь!

От ужаса меня отнесло назад, я упала, опрокинув на себя ржавые тазы в углу, и стало так холодно, словно мы были с нею не в бане, а во дворце Морозко.

– Холод-ды-ды-но тебе, де-е-е-вица, холод-ды-ды-но тебе, красавица? – бормотала я, трясясь. – Что ты, батюшка, тепло…

Не знаю, посиди я так в углу еще минут пять, вполне возможно, повредилась бы мозгами. Но тут я заметила, что в окошко предбанника подглядывает усатая морда и таращит глаза, вглядываясь, а когда вглядится как следует, то и света двух керосиновых ламп хватит, чтобы разглядеть спину и попу Риты Мазариной! Я закричала, набрала в ковшик воды и плеснула в окно. Морда пропала. Мне полегчало.