– Это был какой год? Восемьдесят четвертый? Где же ты взяла оружие?
– Купила на рынке.
– А второй раз?
– А Хрустов забыл забрать его с кухонного стола после первого раза, пистолет так там и лежал.
– Ну до чего же условная вещь – память, – Ева сразу успокоилась, села и посмотрела на Сусанну с жалостью. Представить себе, что отстрельщик Хрустов, по крайней мере тот, которым она его знала, забудет где-то оружие и даст им воспользоваться второй раз, она не могла, даже сделав скидку на его тогдашнюю молодость. Грустно признать, но Хрустов со своим напарником Корневичем испортили жизнь двум женщинам и изрядно повредили рассудок обеим. Холостые патроны? Но зачем?
– Я вспомнила это имя. Менцель! – вдруг радостно воскликнула Сусанна. – Это врач, который вскрывает трупы. Я в морге оставила ему сумку для Корневича. Черт! Совсем про нее забыла. Надо было, когда звонила про клише, напомнить, чтобы этот гад отдал сумку. Там моя любимая игрушка. Замок в снегу.
Спокойствие Евы моментально сменилось сосущей тревогой и тоской, про рассказ Доктора она забыла.
– Зачем тебе клише? – спрашивает Ева и встает.
– Мне нужно золото. Оно мое. Мне его оставил Дални перед тем, как умереть. Мой трагичный швед, моя надежда на новую жизнь. Все началось с него. Нет, я бы все простила Хрустову и не стала бы маленькой его травить так, что он ушел на войну. Но я не могла простить, что он не сказал тогда, отчего умер Дални. Он знал и не сказал. Если бы он сказал, не надо было бы бежать, убивать, прятаться, уменьшаться. Хотя…
– Сейчас посмотрим, – Ева садится перед компьютером, – имя и год смерти Дални? Так, иди сюда. Видишь этот список? Это имена твоего шведа. Кроме Шкубера и Круста, он носил еще вот эти имена, по крайней мере, это те, что известны в архивах ФБР. Ничего себе ты выбрала надежду на новую жизнь! Умер в СССР, тело доставлено на родину, в Англию. Диабет. Фальшивомонетчик.
– Дални, котик, – шепчет Су, проводя кончиками пальцев по лицу на экране, – он был таким нежным в постели!
У Евы шевелятся волосы на голове.
– А-а-а… что там на клише? – спрашивает она.
– Сто долларов.
Стучит в дверь Далила. По селектору домофона спрашивают, не ждут ли они гостя?
– Ты ждешь?
– Нет! – кричит Ева, трет виски и вспоминает про Января. – Ох, да это же Январь! Подожди, не подходи к двери, я сама.
– Мартини, водка и портвейн. Я не знал точно, что вы… ты любишь! – отчаянно выговаривает Январь «ты» в лицо Еве. Ева замечает, что он уже изрядно принял. – Еще я принес ботинки Карпелова.
– Что ты принес? – не поняла она. – Далила! Помоги ему раздеться, он застрял в куртке, – Ева спешит на кухню, чтобы побыстрей отвинтить пробку на бутылке с водкой.
– Что, так плохо? – кивает Далила на комнату, где лежит на полу девочка Сусанна.
– Мне надо выпить, пока я не повернулась мозгами наоборот.
– Я принес его ботинки, – повышает голос Январь, – потому что больше ничего не дали. А у меня нет его фотографии, нет, и все! – Он вытаскивает из пакета изрядно поношенные ботинки. – Я у него опером был, когда в меня на ВДНХ помешанный оружейник стрелял из самонаводящегося на цвет оружия. Был его напарником, когда мы искали по архивам все на тебя, а знали только кличку! – Январь сопротивлялся, Еве пришлось применить силу, она затаскивала его в ванную, он хватался руками за притолоку и поворачивался к Далиле, чтобы ей все объяснить. – Мы с ним очень огорчились, когда узнали, что Ева Курганова умерла!
– А сколько раз ты умерла? – поинтересовалась Сусанна, она вышла из комнаты на шум.
Январь, повернувшись на ее голос, потерял на некоторое время бдительность, и Еве удалось затолкнуть его в ванную.
– Блевать будешь? Или просто закинуть тебя под холодный душ? – спросила она ласково, с силой наклоняя его голову к раковине. – Как ты посмел прийти в таком виде? Нам же работать надо!
– А помнишь, он понес тебя в ванную? Я тоже хотел, а понес он. Ты спала все время, у тебя было нервное измуж… изнежде… измождение. Ты что, правда ему врезала? Врезала Карпелову только за то, что он не хотел засовывать тебя под воду в халате?!
– Ну что за день такой припадочный! – крикнула Ева, села на край ванны и закрыла глаза. – Пошел вон отсюда, если не будешь блевать! Сейчас зареву.
– Не заревешь, – авторитетно заявил Январь, – он бы со смеху помер, если бы ты вдруг заревела из-за него. А работать я могу запросто в любом виде. И блевать я не буду, я пил коньяк и ел лимон. Особо блевать нечем. Ты будешь плакать, если я умру? – Он присел и с силой отвел ее руки от мокрого лица. – Ты заказ на меня взяла себе, убьешь, а потом поплачешь? Ну вот, улыбается. Далила! Я должен сделать признание. Немедленно!
– А может, в кухне? – спрашивает Далила из коридора. – Нам в ванной втроем неудобно будет.
– Далила, прости, я пока тебя не увидел, не понимал, какой я гад!
– Я уложу детей, пока совсем не сошла с ума, – отталкивает Ева от себя руки Января и идет в детскую. – Ты будешь слушать мою сказку на ночь или пойдешь пить с нами на кухню, как самая старшая?! – громко спрашивает она у подвернувшейся Сусанны.
– Я могу рассказать сказку, а потом пить, – говорит Су. – Это твой мальчик в ванной?
– Нет. Это Январь, мальчик Далилы.
– Январь? Красиво. А твой – Март? А почему она его бьет в кухне?
– Как это – бьет? – Ева, пошатываясь, идет в кухню.
– Вот же, головой об стол! – показывает Сусанна, становясь сзади нее на цыпочки.
Далила, подвывая, прикладывает сидящего Мишу Января лбом об стол.
– Помнишь прослушки, которые ты нашла у меня в кабинете? В Центре помощи женщинам?! Это он! – гулкий удар лбом об стол. – А помнишь, я разгадала, как писатель Пискунов пишет свои романы?! Это Январь, Январь, вот тебе! Вскрывал мои файлы, а Пискунов ему платил за это!
Ева быстро оттаскивает Января от стола. Январь просит оставить его, пусть, он заслужил!
– Нет, ты только представь! Я звоню Карпелову, – не может успокоиться Далила, – прошу помощи, говорю о своих подозрениях насчет вскрытых файлов, а он присылает ко мне Января! Этот… гад приходит, изображает невинное лицо и неделю – неделю! – ищет взломщика и делает защиту. Неделю с утомленным видом этот взломщик изображал, как он старается, а потом целовался со мной!
– Целовался! – всхлипывает Январь.
– А мне у вас нравится! – улыбается Сусанна.
– Она улыбается, – говорит Ева, показывая на нее.
– А кто это? – интересуется Январь. – Кто это тут улыбается, когда меня убивают?
– На лугу гуляет лошадь, просто дивной красоты! – поет Сусанна, направляясь в детскую. – Лучше нам ее не видеть, лучше нам ее не слышать…
– Что ты поешь? – кричит Ева.
– Я так думаю, а ты?.. Это моя песенка. Это я ее написала.
– Если эту лошадь тронуть… так?
– Так! – обрадовалась Сусанна. – А ты откуда знаешь?
– «Полевая почта» «Юности», – говорит Ева, опускается у стены на пол и закрывает лицо руками. – Этого не может быть.
– Точно. Я посылала эту песенку Хрустову на войну. А они не сказали тогда по радио, что он в Афганистане. Сказали, что служит на границе. У нас не было адреса, я послала по радио.
Ева смотрит в открытую дверь, как на кухне Далила садится на колени к Январю. Они целуются. Дети требуют у Сусанны немедленно петь дальше. Ева вспоминает и не может вспомнить, сколько лет ей было, когда она, еще девочка, услышала это стихотворение по радио, когда оно испугало ее до такой степени, что запомнилось с одного раза.
– Где рабочее место, майор? – наклоняется к ней Январь. – Где техника? – Январь облил голову водой, с мокрых волос на Еву капает, она смотрит на протянутую руку и медленно протягивает свою, чтобы
