португалец сам предоставит ему веские основания для наказания, поскольку желал, чтобы подданные его боялись, при этом знал по собственному опыту, побывав на борту не одного корабля, что страх должен неизменно основываться на убеждении, что наказание не бывает беспричинным.
В его «королевстве» всякий, уважающий его закон, мог жить спокойно, даже если не был согласен с этим законом. Он, Оберлус, приказывал, остальные подчинялись.
По сути, он навязывал политику, которая была столь же древней, как самая древняя из диктатур, полагая, что только неограниченная власть подходит для здравомыслящего правителя, а послабления и анархия ведут лишь к беспорядку, отчаянию и возмущению.
В тот день, когда Гамбоа даст ему повод прижать его к ногтю, он без колебаний этим воспользуется, подвергнув пленника примерному наказанию; пока же он ограничился тем, что предоставил португальцу свободу действий, не спуская с него глаз, и терпеливо выжидал, когда тот решится совершить ошибку.
В связи с увеличением количества подданных он возвел Себастьяна Мендосу в ранг доверенного человека и надсмотрщика и разрешил ему, хотя по-прежнему ему не доверял и считал пройдохой, свободно передвигаться по острову, с тем чтобы он следил, как работают остальные, впрочем, не позволяя ему слишком долго возле них задерживаться.
Для него не было секретом, что метис смертельно его ненавидит, поскольку он отрезал ему пальцы, но Оберлусу было также известно, что тот боится его так сильно, как никто другой на острове, и позаботится о том, чтобы все было так, как приказывает «хозяин».
— Отныне ответственность лежит на тебе, — предупредил он Мендосу. — И если хочешь сохранить оставшиеся пальцы, советую глядеть в оба. Тебе больше не надо работать, я буду давать тебе бутылку рома в неделю и кое-какие продукты, но ты будешь обязан извещать меня, если кто-то отлынивает, брыкается или валяет дурака.
Таким способом ему удалось разделить пленников.
С одной стороны находился Мендоса, а с ним — его верный пес, преданный норвежец, который слепо ему повиновался, а с другой — португальцы, в свою очередь тоже разделенные: Гамбоа, с его глухим непокорством, — и Соуза и Феррейра, с их безропотным подчинением.
Можно было даже подумать, что двоих последних плен не очень-то и тяготил, потому что не сильно отличался от той жизни, которую они вели на борту корабля — в вечном подчинении у капитана, пьяницы и самодура, получая гроши и скудное пропитание. Нанявшись на корабль, чтобы как-то выжить, постоянно подвергаясь в открытом море множеству опасностей — плачевное состояние старой посудины только увеличивало их число, — они, возможно, просто считали, что сменили плавучую тюрьму на другую, более крепкую и надежную, как всегда, надеясь на маловероятное наступление лучших времен.
Они радовались уже тому, что остались живы — единственные из команды численностью тридцать шесть человек, кому удалось спастись, — к тому же все, что от них требовалось, сводилось к работе и послушанию, а к этому им было не привыкать. Вот почему, когда Гамбоа, который в бытность лоцманом часто ими помыкал, попытался войти к ним в доверие и подговорить их взбунтоваться и на свой страх и риск схватиться с монстром, они сделали вид, что их дело — сторона.
Так Гамбоа — Жуан Баутишта де Гамбоа-и-Кошта — выяснил, что он одинок в своем стремлении к свободе и борьбе, и так же быстро понял, что похититель наблюдает за ним особенно пристально, контролируя его действия. Но Гамбоа был человеком, привыкшим командовать, а не подчиняться, он родился не для того, чтобы быть рабом, а кроме того, ему одному было доподлинно известно, что Оберлус провел его своими трюками с огнями, наведя его на берег.
Он в ту ночь нес вахту, находясь на мостике «Риу-Бранку», и самостоятельно, не посоветовавшись с капитаном, принял решение следовать за неизвестным судном, огни которого виднелись вдали прямо по их курсу. В результате его доверчивости и инициативы капитан и почти все товарищи по плаванию вскоре оказались на дне Тихого океана, от корабля, который ему доверили, в конце концов остались лишь обломки, а он, Жуан Баутишта де Гамбоа-и-Кошта, превратился в раба человека, обманувшего его самым подлым образом.
Поэтому к мятежу его толкало не столько естественное желание обрести свободу, сколько отчаянная жажда мести.
Меньше чем за сутки Игуана Оберлус превратился для Гамбоа в средоточие всех его помыслов, в воплощение всего самого ненавистного и презренного на свете, в тварь, которую следовало истребить, пусть даже ценой собственной жизни.
Вероятность того, что он одержит победу, была ничтожна мала, в этом Гамбоа был уверен, однако, вооружившись терпением, он надеялся нащупать слабое место похитителя. В конце концов, несмотря на внешность, противник был всего-навсего человеком, как любой другой, а людям всегда было свойственно рано или поздно совершить какой-нибудь промах.
Вот этого дня он, Жуан Баутишта де Гамбоа-и-Кошта, и будет дожидаться.
•
Малышка Кармен была дочерью дона Альваро де Ибарра; она родилась в городе Кито, древней столице северной провинции империи инков, где, как говорили, также появился на свет плод любви императора Уайны Капака и местной жительницы — принц Атауальпа, который позже оспаривал трон у своего старшего брата, Уаскара.
Уаскар погиб от рук Атауальпы, а тот — на эшафоте Писарро; последний пал от кинжалов убийц — сообщников своего закадычного друга Альмагро, который, в свою очередь, был до этого казнен самим же Писарро.
Можно было сказать, что длинная череда кровавых смертей и насилия наложила свой трагический отпечаток на город Кито и на семейство Ибарра, поскольку старший брат Малышки Кармен, Алехандро, погиб от удара ножом в сердце на глупейшей дуэли, а ее дядя Хуан — от рук грабителей.
А все оттого, что, как утверждали, со стороны бабушки по матери Кармен де Ибарра — Малышка Кармен для близких — получила в наследство кровь рода Атауальпы, а одна ветвь рода Ибарра также находилась в родстве с ветвью Писарро.
Результатом такого смешения рас явилась девушка не очень рослая, зато ладно сложенная, с соблазнительной фигурой, лицом в форме удлиненного овала, носом с небольшой горбинкой и чувственным, сулящим наслаждение ртом. Грива ее густых иссиня-черных прямых волос ниспадала чуть ли не до талии, часто скрывая половину лица. Наиболее же примечательной ее чертой была пара огромных глаз, темных и загадочных, взгляд которых считался самым притягательным и таинственным в городе.
Вообще, никто не рискнул бы назвать Малышку Кармен классической креольской красавицей, однако совершенно очевидно, что ни в Кито, ни в том краю, что в прошлом назывался Северным королевством, не было девушки, на которую претендовало бы больше мужчин и которая одним своим присутствием пробуждала самые неистовые страсти.
Вследствие чего, как можно было ожидать, в восемнадцать лет Кармен де Ибарра выбрала среди своих многочисленных поклонников, решив выйти за него замуж, Родриго де Сан-Антонио — самого красивого, статного, привлекательного, щедрого, благородного и умного из богатых наследников края; у его отца имелись обширные поместья в Амбато, Лохе и Саморе.
На пышную свадьбу собрались все, кто «был кем-то»[7] от Лимы до Картахена-де-Индиас, и молодые поселились в Сан-Агустине, замечательном поместье-дворце у подножия вулкана Котопакси, на расстоянии одного конного перехода от столицы.
Место казалось сотворенным и избранным богами для того, чтобы молодожены могли там насладиться всеми прелестями жизни и познать счастье. И, уединившись в поместье-дворце, беспредельно, почти до умопомрачения влюбленные друг в друга, они жили друг другом — будто одержимые взаимным обладанием, превратившись в единое и совершенное существо, питающееся само собой.
Но однажды утром, в день, когда ей исполнился двадцать один год, Малышка Кармен осознала, что ей необходимо почувствовать себя свободной, быть только собой, вырваться из того круга, который возник не без ее участия, и доказать себе — или доказать окружающим, — что она не превратилась в личную
