Ертрюд скользнула за складки кошелькового невода, словно ей было тяжело говорить об этом.
Но она пришла снова. Пакгауз Андреаса стал местом их встреч. Он был больше других доступен ветру.
Дина рассказала Ертрюд о той маленькой девочке, что скрылась за часами в Тьотте, и о том, как она проводит время в беседке.
Но она не донимала ее рассказами о будничных делах, с которыми могла справиться сама, без ее помощи.
Зачем говорить Ертрюд, что Иаков и матушка Карен недовольны, что она не занимается хозяйством, что им хотелось бы, чтобы она сделала высокую прическу и каждый день обсуждала с Олине меню обеда.
Она рассказала Ертрюд о чудесах, какие видела в Бергене. Но не упомянула о повешенном.
Иногда Ертрюд улыбалась, обнажая в улыбке зубы.
— Люди там ходят в одежде, похожей на футляры, отдают команды, не слушают друг друга и стараются продать свои товары быстро и по хорошей цене. А женщины не умеют складывать даже простые числа! Они не представляют себе, как далеко от них мы живем. И ничего не видят вокруг из-за своих огромных шляп и зонтиков. Они боятся солнца!
Сперва Ертрюд отвечала ей односложно. Но потом сказала, что и у нее есть свои трудности. Они касались места и времени. Ертрюд огорчало, что она лишилась своей комнаты в усадьбе ленсмана.
Но больше всего она говорила о сверкающей радуге и о том, что люди внизу видят лишь ее бледное отражение. И о звездных небесах, которые окружают Землю по спирали. Они так огромны, что их невозможно охватить даже мыслью.
Дина слушала тихий знакомый голос. Она стояла прикрыв глаза и опустив руки.
Запах духов Ертрюд забивал все запахи склада, даже упрямые запахи смолы и соли. А когда он усиливался настолько, что воздух мог вот-вот разорваться, Ертрюд исчезала за складками невода.
Иаков боялся, что Дина чем-нибудь недовольна. Однажды он зашел в пакгауз, чтобы увести ее домой.
Она приложила руку к губам и шепнула: «Тс-с!» — словно он прервал ее на какой-то очень важной мысли. Его приход вызвал в ней раздражение и ничуть не обрадовал.
С тех пор он перестал следить, где она ходит. Просто ждал. А постепенно и вообще перестал думать об этом.
Первый год Иаков был еще главой и учителем в супружеской постели, однако не всегда. Это и смущало, и пугало его.
Со временем он понял, что супружеские игры, в которые он ринулся с жадностью и нетерпением вдовца, превратились для него в гонки, на которых он уже не мог выступать так часто, как ему хотелось бы.
Иаков, которому любовь всю жизнь приносила только радость, должен был признаться самому себе, что сдал.
А Дина была неумолима. И не щадила его. Случалось, он чувствовал себя племенным жеребцом, хозяином которого оказалась подставленная ему кобыла.
Часто он переводил дух на самом краю пропасти. Но Дина была ненасытна и безжалостна. Она не отказывала себе в удовольствии испытать самые невероятные позы и положения.
Иаков не мог к ней приспособиться. Он состарился, устал и потерял всякий охотничий азарт.
Он мечтал о спокойной жизни с заботливой и верной супругой. Все чаще и чаще он вспоминал покойную Ингеборг. Иногда он даже плакал, стоя за рулем карбаса, но он был опытный мореход, и никто не видел, сколько слез ветер уносит за борт.
И матушка Карен, и Иаков надеялись, что все образуется, как только Дина родит ребенка.
Но Дина не беременела.
Иаков купил молодого вороного жеребца. Жеребец был дик и необъезжен. В конюшне все проклинали его и звали Сатаной.
После Рождества Дина отправила гонца к ленсману, не поставив в известность Иакова. Она просила прислать к ней Фому, чтобы он помог объездить нового жеребца.
Иаков разгневался и хотел отослать Фому домой.
Дина заявила, что слово надо держать. Нельзя сегодня нанять человека, а завтра отправить его домой. Или Иаков хочет, чтобы над ним смеялись? Или он так беден, что не может позволить себе держать и скотника и конюха? Может, у него меньше средств, чем он говорил ее отцу, когда сватал ее за себя?
Нет, конечно…
И Фома остался. Он спал начердаке в людской вместе с другими работниками. На него смотрели свысока и даже дразнили. Но и завидовали. Он был Дининой игрушкой. Ездил с ней в горы. Всегда и всюду ходил за ней по пятам. Провожал ее, опустив глаза, когда она, в платье с облегающим лифом и в пальто, отделанном, бахромой, садилась в карбас с казенкой.
У Дины из Рейнснеса не было собаки. Не было никого, кому бы она могла довериться. У нее были только вороной жеребец и рыжий конюх.
ГЛАВА 10
Не определено ли человеку время на земле, и дни его не то же ли, что дни наемника? Как раб жаждет тени, и как наемник ждет окончания работы своей…
Супружескую жизнь можно сравнить с огурцом, засоленным в слишком сладком рассоле. Без куска перченого мяса его не проглотишь.
Олине была тверда в своих убеждениях. Она никогда не была замужем. Но насмотрелась достаточно. И считала, что о супружеской жизни знает все. Она наблюдала за отношениями между супругами, начиная с обручения. Сундуки с приданым и одеждой. Скрип кровати, раздававшийся в любое время суток, ночные горшки…
Эти наблюдения она начала делать с собственных родителей, о которых никогда не рассказывала. Ее мать, дочь богатого крестьянина из Дённы, вышла замуж за простого арендатора и потому была отвергнута своими богатыми родственниками. Много лет они с мужем жили на арендуемой усадьбе, плодя ребятишек и владея остроносой лодкой, помогавшей добывать пищу.
Но муж утонул. И на этом все кончилось. Правда, остроносую лодку вскоре прибило к берегу. Но зачем семье лодка, если у нее нет кормильца, который бы сел на весла?
Мать позволила себе роскошь рано скончаться, и дети рассеялись по свету. Олине была младшая. И когда пришла ее очередь получать свою долю из того немногого, что осталось после родителей, наследства давно и след простыл.
— Было бы здоровье да крепкие зубы, а что жевать — не важно, — говорила всегда Олине.
Однако это убеждение не мешало ей готовить нежнейшее филе куропатки в соусе из дичи. Протертые ягоды можжевельника, рябиновое желе, водка — все это были несомненные деликатесы.
Но Олине знала не только свои котлы. Поварскому искусству она выучилась чудом, когда служила помощницей кухарки в Трондхейме. Попала туда Олине тоже не менее чудесным образом.
Впрочем, она никогда не рассказывала о себе. И потому знала все о других.
В один прекрасный день ее в Трондхейме охватила такая тоска по родным местам, что она решила действовать безотлагательно. Причина была в одном человеке, который оказался далеко не благородным.
Так или иначе, Олине попала на карбас, который шел на север. Она умолила взять ее на борт, хотя и не могла исполнять обязанности матроса. Зато у нее был с собой большой деревянный короб с лепешками. Ими она и оплатила свой проезд.
Карбас был из Рейнснеса, и это решило судьбу Олине.
Она осталась в синей кухне. Уже навсегда.
Ингеборг ценила ее поварское искусство и твердую руку.
Но по-настоящему искусство Олине сумели оценить, когда в Рейнснес приехала матушка Карен.
