— Благослови вас Бог... — пробормотала она.
Он погладил ее по растрепанным волосам и махнул на прощание детям.
Домой он вернулся уже затемно. Горела только лампа в прихожей. Значит, все уже спят. Он тоже лег, стараясь двигаться как можно тише, и испытал глубокую благодарность за то, что ложится в теплую и чистую постель. Из тени вдруг выплыли глаза мальчика. Что можно сделать для этих детей? Что он, эгоист, мог бы для них сделать? Он, со своими бесполезными занятиями и незаконченными картинами.
Бедность хуже смерти, подумал он.
Утром пастор умылся и оделся, ничего не сказав о вчерашнем посещении арендатора и о его смерти. Пасторша, уже одетая, собиралась покинуть спальню, она не задала ему ни одного вопроса. Ни разу даже не взглянула в его сторону. Он стоял и застегивал рубашку. Медленно.
— Тот приход? Ты все еще считаешь, что я должен его принять? — неожиданно для себя и вопреки принятому решению спросил он.
Она, не глядя на него, пожала плечами.
Это уже война, подумал он, борясь с упрямством и бессилием. Хуже ничего не могло быть, поэтому упрямство победило.
— Ты знаешь, у меня уже спрашивали, когда я закончу запрестольный образ. Наверное, пора начать самому распоряжаться своей жизнью. Если мы переедем на Юг, я, во всяком случае, должен буду до того рассчитаться со всеми своими долгами, — сказал он и помолчал. — Я спрошу у Сары Сусанне Крог, не сможет ли она попозировать мне несколько дней, чтобы я мог закончить работу.
— Да-да, Фриц, распоряжайся своей жизнью. Поступай так, как считаешь нужным, — коротко бросила она.
В тот же день за обедом пасторша сказала, что хочет навестить дочь Лену и ее семью. Она уедет на несколько дней. Удобнее сделать это сейчас, пока свекровь и Якобина еще не уехали на зиму в Берген. В ее отсутствие они помогут Фрицу с детьми и хозяйством.
Пастор не мог понять, что это — открытая демонстрация или она, как сказала, уже давно задумала эту поездку. Но про себя он согласился, что так будет лучше для них обоих.
В тот же день он начал заниматься делом молодой вдовы и ее детей. Сделал все, что от него зависело, чтобы привлечь к этому Комитет помощи беднякам. В течение нескольких дней он похоронил арендатора, нашел приемных родителей для двух младших детей и привез вдове из пасторской усадьбы муки и солонины. Это помогло обрести ему такое душевное равновесие, какое свойственно людям, знающим, что перед лицом Бога они поступили правильно.
Если ангел — женщина
Сара Сусанне знала, что это сон. И в то же время понимала, что все так и было на самом деле. Жар. Лихорадка. Странное чувство, будто она находится в собственном теле и в то же время — вне его. Недавно побеленный церковный неф. Выросший запрестольный образ. В ее видении он закрыл собой все окна церкви. Амуры блокировали двери. Спаситель все больше напоминал самого пастора Йенсена. В его этюднике лежало зеркало. Во сне оно было в трещинах, но Сара Сусанне не обратила на это внимания. Зато обратила внимание на другое:
— Почему я выгляжу на образе так, будто веду праздный образ жизни?
— Ангелы не физические существа. Может быть, они переодетые женщины, вышедшие из рук Господа. И только ты можешь оживить для меня ангела!
Его лицо выросло. Глаза.
— Здесь тепло... Ты могла бы надеть одеяние ангела прямо на нижнее белье, — шепотом сказал он.
Нижнее белье, подумала она. Он говорит, нижнее белье. Значит, он больше не пастор. На лбу у нее выступила испарина.
— Я не боюсь жары, — смущенно сказала она, но подчинилась ему. Непонятно, как это у нее получилось, ведь это был только сон.
— Можешь стать в тени, света мне хватит.
Его глаза метались. Зрачки расширились. Она погрузилась в эту сероватую синеву. Поплыла. Одеяние прилипло к ней, неприятно обхватило щиколотки. Она отставила чашу и вышла из синевы. Это оказалось легко, и ее овеяла приятная прохлада.
Сара Сусанне встала с кровати и откинула занавески. Всунула ноги в домашние туфли, прихватила рукой ворот ночной сорочки и подошла к зеркалу. Зеркало было одним из многочисленных подарков, которые Юханнес привозил ей из своих поездок. В раме из карельской березы оно было достаточно большое, чтобы она могла видеть себя в нем до половины.
Она изучала лицо, которое увидела в зеркале. Бледное, с синевой вокруг глаз и возле ноздрей. Трещинки в углах губ — она не давала себе труда чем-нибудь их смазать. Глубокая морщина между бровями. Как у человека, который постоянно на что-то гневается. Можно было подумать, что лето так и не наступило — на лице не было ни единой веснушки. Ей казалось, что, насколько хватало глаз, один туман сменяет другой. Но если бы кто-нибудь спросил, какая нынче погода, она ответила бы, что погода обычная. Это был способ от всего отстраняться.
Сара Сусанне пощипала себе щеки, и они порозовели, будто в молоко подлили слабый ягодный сок. Но это мало помогло. Через мгновение кожа опять приобрела серовато-синий оттенок. Вся одежда была ей велика. Она нашла юбку и блузку, которые носила еще до замужества. Они ей подошли. Служанке она сказала, что хочет вымыть волосы в отваре можжевельника. Вообще-то не следовало донимать этим служанок, у них и так хватало работы. Но Сару Сусанне пугала даже мысль, что ей придется пойти в прачечную и там предстать перед глазами всех, кто, может быть, зайдет туда по делу. Через час помощница кухарки Фредрикке принесла два больших ведра воды.
Сара Сусанне еще не успела распустить и намочить волосы, как мир поплыл у нее перед глазами. Такое с ней иногда случалось, поэтому она села, чтобы переждать дурноту. Пахло туалетным мылом, зеркало и оконные стекла запотели. Потом уже, когда она заплела еще не высохшие волосы и прилегла на постель, ее охватило чувство блаженства, уюта, словно кто-то закутал ее в шерстяное одеяло.
Вообще, она думала, что пастор закончит свою работу без нее, но неожиданно от него пришло письмо. Он настоятельно просит Сару Сусанне выделить для него несколько дней. Тянуть дальше уже нельзя. Он все понимает, ему интересно все, что касается ее и детей, сердечный привет от его жены Урсулы и от него самого.
Сара Сусанне обрадовалась письму. Конечно обрадовалась. Только не знала, как ей справиться с грузом мыслей и порывов. Она больше не владела собой. Была уже не та, что раньше. Ее днями и ночами безраздельно владела ведьма, из-за нее Сара Сусанне похудела, почернела, и ее больше не радовали даже собственные дети. А ведь нужно было еще собрать необходимые для поездки вещи. Одна мысль об этом лишала ее сил.
Юханнес считал, что долг обязывает ее поехать к пастору. Конечно, он сам отвезет ее туда.
— Как думаешь, что скажут в церкви в Кабельвоге, когда увидят твое лицо? Рядом с самим Иисусом, этим смертным парнем? — как всегда заикаясь, спросил он.
— Но ведь Магда еще такая маленькая. Нельзя осенью везти морем такую кроху, — жалобно сказала ненастоящая Сара Сусанне — ведьма сидела и смеялась.
— С Магдой ничего не случится, если она останется дома с кормилицей и всеми нами, — твердо сказал он. Можно было что угодно говорить о ее муже, но он был не из робкого десятка.
