— Дина имела в виду любовь к ближним, — поправил его Юхан.
Андерс наморщил лоб.
— Хорошо, что у нас есть Юхан, он нам все объяснит, — улыбнулась Дина.
— А то как же, — добродушно согласился Андерс и погладил Дину по руке. — Хотя я всегда считал, что без любви к ближнему нельзя быть человеком, — прибавил он.
— Грех и жестокость исключают любовь к ближнему, — заметил Юхан. — А вся история русских царей зиждется на жестокости.
— Грехов у всех хватает, — сказал Андерс.
— А как обстоит дело с грехами у духовных лиц, милый Юхан? — спросила Дина.
Вениамин видел, что Юхану не по себе. Он вертел в руках щеточку, которой прочищают трубки. Стучал ею по кончикам пальцев, лицо его залила краска.
За столом стало тихо. Вениамин предпочитал не смотреть на собравшихся. Мало, что ли, с него примеров?
Дина вдруг заговорила таким тоном, как будто вспомнила, что ей надо выяснить с Юханом один вопрос:
— Вот бы поехать туда и увидеть все своими глазами! Это такая большая страна… Она непостижимо богата. Не только землей и сырьем. Там замечательное искусство. И музыка! У нас же все измельчало — и люди, и грехи. Нас просто душат эти мелкие грехи!
Зачем она так сказала? Вениамин решил, что она хочет уехать. Правда, не думает ли она уехать? В страну русского? Боже Всемогущий! Господи, ведь Ты знаешь, что «торжественное» Андерса может снизойти на них всех! Скажи ей, что она не должна уезжать! А то здесь случится неурожай, голод и весна никогда не начнется.
Понимает ли Господь такие неоспоримые истины?
Вениамин должен был найти что-нибудь, что заставило бы Дину забыть об отъезде. Взгляд его упал на страницу газеты, где было написано об англичанке Флоренс Найтингейл. Он начал читать вслух о том, как она в Турции ходила с фонарем среди раненых солдат и не ограничивалась только молитвой о спасении их душ. Все свои силы она отдавала полевым лазаретам, пропитанным вонью и кровью; она ставила на место даже генералов, если у них не хватало милосердия к раненому врагу. Наконец-то кончилась эта война, которую никто не выиграл, но все проиграли. Теперь ангел с фонарем вернулся домой, в Англию. Флоренс Найтингейл осталась жива, но была морально сломлена и потеряла веру в то, что человеку свойственна доброта.
Все молчали, пока Вениамин читал. Поэтому он смог тут же задать свой вопрос:
— В какую доброту она потеряла веру?
— Она же была на войне, а там мало встретишь человеческой доброты, — объяснил Андерс.
— Почему? Разве, когда нет войны, доброты становится больше? — спросил Вениамин.
Андерс сложил газету на коленях.
— У нас здесь хотя бы не стреляют, — сказал Юхан. Вениамин почему-то слышал только те звуки, которые доносились из кухни и буфетной. Обеими руками он схватился за край стола. Стиснул зубы. Он с трудом сидел прямо. Если бы можно было положить голову на стол, все прошло бы. Его дурноты никто не заметил. Но он чувствовал странную вялость. Руки и ноги перестали его слушаться.
— Вениамин! — позвала его Дина ясным, твердым голосом.
Тогда он вырвался из оцепенения. Если не смотреть на них, все обойдется. Он нащупал ногами пол. Теперь оставалось только подняться. Однако он не вскочил. Он сделал два осторожных шага, и пол ринулся ему навстречу.
Дина была уже рядом. Она подхватила Вениамина и вывела его из комнаты.
А мужчины остались с русским царем, ценами на рыбу и английской леди с фонарем.
Из глубины пещеры доносились крики. Вениамин уже знал, кто его зовет. Он не отрывал глаз от рыбацкой сети. Глаза были старые. Слезящиеся. И не выносили света. Он не мог вырваться отсюда. Следы ночи сохранялись в сверкающем узоре, оживавшем при дневном свете. Сети были похожи на белые занавески, висевшие на открытых окнах.
Русский держал Вениамина мертвой хваткой. Его крики слышались со всех сторон. Давили на уши, на виски. Снова и снова. Понять этот чужой язык было невозможно. Русский был то близко, так что Вениамин чувствовал его дыхание, то далеко, и Вениамин терял его из виду.
Когда он был близко, Вениамин падал в красную яму, которая становилась тем больше, чем отчаянней звучал крик русского.
Когда же он был далеко, Вениамин задерживал дыхание и таким образом спасался.
Он проглотил скопившуюся слюну и соскочил с кровати. Чтобы принести обратно свои глаза.
Тогда он понял, что стоит на каменной россыпи и смотрит на Дину и русского, которые, словно змеи, сплелись в вереске. Они сдирали друг с друга одежду, хватали друг друга за руки. Как будто не могли решить, слиться ли им в объятиях или разбежаться в стороны, друзья они или враги. Они боролись, чтобы оторваться друг от друга. И не отпу кали друг друга.
Наконец голова русского окрасилась красным, и он затих, широко раскинув ноги. Точно пугало, упавшее на землю. Ружье валялось в вереске, и эхо, рыдая, еще летело от вершины к вершине. Все звуки были словно окутаны шерстью, и птица, вспорхнувшая с куста, так медленно двигала крыльями, что, казалось, вот-вот упадет.
Вениамину пришлось открыть рот, чтобы выпустить из себя невыносимую тишину.
И вдруг рядом оказалась Дина. В его комнате, босиком, в одной рубахе. Он попытался удержать ее ноги, чтобы она не подходила к нему. Потому что вокруг нее все еще витал крик русского. И вместе с тем ему хотелось, чтобы она обняла его. Она была одновременно и сеном, и водорослями. И высоким деревом с черной листвой. Очень высоким. Но он должен был залезть на это дерево. Ветки были гладкие. В стволе что-то стучало. Словно там была заперта птица. Тук-тук.
Вениамин забрался как можно выше. Дерево раскачивалось из стороны в сторону.
В коре там оказался и Андерс. В халате. Его глаза оплели Вениамина. Он был не похож сам на себя. Руки Андерса превратились в летящих ворон, хватавших ветки и листья. Ветки трещали и ломались. Андерс падал и снова лез на дерево. Падал и лез. Вениамин понял, что это дерево не для Андерса.
Наконец он оторвал взгляд от занавесок и заплакал.
— Что тебя так напугало? — спросил Андерс.
— Русский! Он стал царем! Он лежит там, кричит и спрашивает.
— О чем спрашивает?
Опасность была близка. Андерс провалился сквозь пол. Наверное, он расшибся насмерть. Неужели Дина не понимает, что ей следует поднять его? Ведь он не знал, что об этом нельзя спрашивать!
— Дина все знает! Она знает даже русский!
Боже, как изменилось ее лицо! Испуганное и как будто плоское. Оно просто исчезло. Она сейчас уйдет! Уедет! Возьмет с собой картонку для шляп и поедет на лодке к пароходу. Самое страшное уже случилось!
Но Дина не ушла. И позволила Андерсу остаться с ними.
Однажды Дина пришла в конюшню к Фоме и распорядилась, чтобы он унес оттуда и где-нибудь запер ружье и порох. Фома пожал плечами и обещал сделать, как она велит. Но поинтересовался, зачем ей это понадобилось. Узнав, что все дело в Вениамине, он не удержался от замечания:
— Парень растет, ему надо привыкать к таким вещам, даже если русский и застрелился.
— Сделай так, как я велела!
— Мы не сможем всю жизнь оберегать его от ружей. Все-таки он мужчина.
— Я тебе сказала, что делать.
Фома долго смотрел на нее. В руках он держал охапку сена для лошадей, его окружал аромат первобытного жаркого лета.
— А что говорит об этом Андерс?
— Андерсу ружье ни к чему.
— Да, этот человек на охоту не ходит. — В голосе Фомы звучало презрение.
