Однажды ночью Штефану не удается ни заткнуть уши себе, ни рот Герде, ни помешать тому, что случается потом.
Герда возвращается домой хмурая и угрюмо молчит. Штефан зажигает свечи, но она не говорит спасибо. Ложится на матрас рядом с ним, усмехается, глядя в потолок, и он чувствует: что-то надвигается. Время идет, Штефану кажется, что Герда успокоилась, но она бормочет, сперва так тихо, что слышен лишь монотонный бубнеж, но постепенно Штефан разбирает обрывки фраз.
— …Какая красотка… вся в мыле, поворачивается… протягиваю полотенце, и она выходит…
Штефан старается не дышать, потому что хочет послушать. Как всегда, когда на Герду накатывает, ее голос кажется чужим.
— …Надевает белые кружевные трусы, красивенькие, тоненькие, чтобы еврей мог палец засунуть… потом мадам говорит, иди, мол, ты свободна…
Сердце Штефана подпрыгивает. «Мадам» — так Хеде звала его маму. Штефан тонет в море ужаса.
— Герда, пожалуйста, не надо, прошу тебя! — Он тянется к ней за поцелуем, но Герда бьет его по лицу с такой силой, что перед глазами вспыхивают искры, а из носа течет кровь.
— В первый раз еврею за труды как следует кости переломали, всего искалечили, но мадам все мало, она добавки захотела. Сука похотливая, вот как мой Артур сказал…
— Герда, перестань! Если не заткнешься, честное слово, я сам тебе рот заткну! — Штефан вскакивает с матраса и хватает одежду — то ли свою, то ли Гердину, — чтобы остановить кровь. Сердце несется бешеным галопом, Штефан отступает на несколько шагов и готовится дать отпор, если Герда полезет в драку. Герда замолкает лишь на секунду, а потом снова заводит чужим голосом:
— …еврей, распутник английский, Майкл Росс. Видать, мадам понравилось. Ха! Потом родилась малышка Антье с карими еврейскими глазами, сладенькая, что твой штрудель…
Штефан застывает, слыша посреди этого бреда сестренкино имя. Малышки Антье в Гердином кошмаре быть не может. Английское имя воскрешает в памяти Гердину историю о гибели его матери.
— Кто такой Майкл Росс? — Штефан рывком поднимает Герду с матраса и хорошенько встряхивает. Он готов защищаться от ее кулаков, но Герда валится на него, как пьяная.
— …Наша малышка исчезла, и мадам сходит с ума, похотливая сучка себя жалеет…
Штефану хочется врезать Герде так, чтобы пришла в чувство, но удается лишь ее отпихнуть. Герда отшатывается к стене и движется вдоль нее ощупью, как слепая.
— …Мадам не одна страдает, я тоже тоскую по малышке… — Герда замирает: дальше зияющая пропасть до самого подвала. Герда покачивается, глаза у нее закрыты. — …Поделом ей, фрау Ландау думает, мы тупые, мерзкая тощая шлюха…
Штефан предчувствовал, что услышит имя матери. Герда взмахивает руками, и из ее горла вырывается другой голос, выше и мелодичнее:
— Что случилось, Герда? Скажи, милая, в чем дело? — Потом Герда кричит собственным голосом, так громко, что Штефан съеживается: — БЕГИ! скорее пожалуйста скорее пожалуйста! СКОРЕЕ! ну пожалуйста… — Герда тянет себя за волосы, повизгивает, скулит. Она топчется на краю пропасти по расщепленным половицам, и Штефан испуганно пятится. Теперь Герда говорит сразу несколькими голосами, грубыми и резкими: —…поймал ее поймал держу крепко задирай юбку да пусть учится врежь этой шлюшке…
— Замолчи! Замолчи! — кричит Штефан, но что его голос по сравнению с Гердиной какофонией? Она даже дух не переводит.
— …Давай посмотри что там за прелести да да держи ей ноги а эта шлюшка из строптивых! хочет чтоб ей врезали! напрашивается осторожнее ребята… — Вопли обрываются. Герда вздыхает и успокаивает себя: — Тш-ш-ш… все уже ушли, Герда
Комната содрогается и звенит, точно колокол. Герда опускает голову, и вонючий ветер из подвала ерошит ей волосы. Штефан тянется, чтобы оттащить ее от пропасти, и его пальцы легонько касаются точки, откуда у ангелов растут крылья. Герда наклоняется вперед, с надеждой взмахивает худенькими бесперыми ручками, и с жалобным криком к ней возвращается ее собственный голос.
Потом случается нечто необъяснимое. Из Гердиной спины пробиваются крылья, большие, сильные, они сияют ярче луны. Комната наполняется синим светом. Первый медленный взмах крыла швыряет Штефана к стене и гасит свечи. Герда поднимается в воздух на пару дюймов и улетает в пустоту.
С чего бы это? Герда не летала. Штефан подставляет лицо ласковому кентскому ветерку. Где бы сейчас ни была Герда, она его ждет, и при мысли о ней плоть и кровь оживают, а душа наполняется светом.
Штефан уже не помнит, почему ушел из дома на Мюллерштрассе. Страшные крики, с которыми он катился по разбитой лестнице, наверняка тоже фантазия, ведь после лестницы перед глазами встает искореженный, блестящий во мраке бомбардировщик и собственные руки, перемазанные машинным маслом и кровью. Он что-то нащупывал, но что именно — забыл.
Еще одно странное воспоминание или, скорее, сон не дает Штефану покоя: рядом с бомбардировщиком он находит олененка, у которого изо рта течет кровь. Вместо копыт у малыша человеческие руки с обкусанными ногтями. Олененок тянется, хочет схватить Штефана за рубашку. Он сломал спинку и зовет:
В голове Штефана белый шум, его расспрашивает доктор с металлическими глазами. Штефан молчит, но не потому, что доктор француз; Штефан просто разучился говорить.
Сейчас Штефан сидит на скамейке в Кенте, смотрит на солончак и недоумевает, как все эти события привели его сюда. Ясно одно: это лишь небольшая передышка, нужно вернуться в свою настоящую жизнь, в дом на Мюллерштрассе, и вместе с Гердой решить, как починить крышу и вытащить из подвала бомбардировщик.
Герда вскользь упомянула Майкл Росса, о котором Штефан слышал раньше. Летним вечером Антье играла в саду с вишневым цветом, а Хеде и мама спорили в столовой. Хеде говорила мрачным голосом, и, едва назвала это имя, мама испугалась. Штефан зачем-то вернулся в дом и незамеченным долго стоял в дверях. Увидев его, мама притворилась, что все в порядке. Напрасно она переживала: Штефан ничего не понял, в памяти застряло лишь имя.
Сейчас все это уже неважно. Тайна того разговора похоронена под руинами прошлого. Штефан до смерти устал в них рыться и вытаскивать сплошь отвратительные обломки. Сейчас важна лишь Герда.
Колокол на церкви в Рае бьет пять. Ласточки с криком прорезают вечернее небо и ныряют под карнизы домов. Штефан бросил Мэндеров на поле для сумасшедшего гольфа почти два часа назад. Пора возвращаться.
Небо еще светлое, но булыжник под ногами уже виден плохо. Спускаясь к парку, Штефан то и дело спотыкается и громко, специально для прохожих, выкрикивает немецкие ругательства.
На следующий день к Штефану подошла Кристина.
— Помнишь, в Йоркшире ты обещал, что научишь меня стрелять? Давай сегодня? — Она сплела пальцы в замок, глянула ему в лицо и тут же уставилась на свои носки.
Кристина нравилась Штефану гораздо больше Элис. В ее спокойствии было что-то от Герды, не нынешней, а прежней покладистой и здоровой Герды с мягким животом и молочно-белой кожей, — Герды, которая являлась ему, когда все прочие оставляли его в покое.
Сегодня Кристина собрала волосы в блестящий хвост. Над ушами и на шее остались маленькие медные завитки. Штефан любовался ею — такая чистенькая! Кристина была в джинсах, которые прислал из Америки какой-то Тоби Шрёдер. Прежде Штефан видел джинсы лишь в вестернах. Гердины американцы не преувеличивали, девушки в джинсах впрямь хороши!
У Кристины свитер с хомутом, вокруг хомута узор из снежинок. Такие свитера в Баварии надевают дети, когда катаются на лыжах. На груди вязаные снежинки растянулись — Штефан глаз не мог отвести.
