До сих пор я обманывал тебя, и ты простодушно мне верила. В последний раз я воспользуюсь твоей доверчивостью. Надеюсь, ты будешь моим последним другом.
Кёскэ Наоэ Норико сидела на диване, бездумно глядя куда-то вдаль.
Письмо по очереди читали главврач, Рицуко; потом старшая сестра; Акико заглядывала ей через плечо.
У Норико не возникало желания отнять письмо, спрятать его. Да, там говорилось о том, что было их тайной – ее и Наоэ. Теперь об этом узнают все. И пусть.
Все равно скрыть бы не удалось.
О том, почему Наоэ покончил с собой, пришлось бы сказать главврачу и старшей сестре. Об этом могли написать и из Саппоро. А так даже лучше: исчезнут подозрения относительно наркотиков.
Ну а отношения между Наоэ и Норико… Они давно всем известны. Конечно, лучше бы скрыть пока про поездку в Саппоро, но это – их личное дело. Все равно о ребенке, который жил у нее под сердцем, когда-то пришлось бы поговорить со старшей сестрой, а уж она не преминет сообщить главврачу с Рицуко. Так что зачем скрывать, обманывать? Смерть Наоэ могут истолковать не так.
Странная апатия охватила Норико. Наоэ нет, а все остальное – что будет с ней, что подумают люди, – все это уже не имеет значения. Изменить ничего нельзя.
Норико всегда подчинялась воле Наоэ: он говорил «белое» – она думала «белое», говорил «черное» – она верила «черное». Она не изменилась и теперь: что ж, его нет, надо жить, как получится.
Но что-то все же надо делать… Голова идет кругом… Она никак не могла сосредоточиться.
Наконец она вспомнила про грязный стакан, который заметила, входя в квартиру. Когда она приходила к Наоэ, мытье посуды, уборка приносили ей абсолютный душевный покой.
– Стенной шкаф там? – спросил главврач, закончив читать письмо.
Норико кивнула, подошла к шкафу и открыла правую створку.
Внутри по-прежнему стояли три картонные коробки. Главврач вытащил одну из них.
На крышке было помечено: «октябрь—декабрь».
Ютаро достал пакет со снимками, выбрал один и поднес к свету.
Все столпились вокруг.
– Н-да… – протянул Ютаро.
– Покажи, где опухоль? – попросила Рицуко.
– Видишь в углу черное круглое пятнышко? Выемка. Это она и есть.
Норико было видно, что на снимке ключица. Ближе к плечу, там, где показывал главврач, виднелась черная округлая впадинка. Кость плавно изгибалась, но в этом месте сам дьявол оставил свой черный след.
– Бедный… – Рицуко поднесла к глазам платочек и отвернулась. – Представляю, какие боли…
Норико медленно встала и пошла на кухню мыть стакан. Никто ее не просил. Просто это вошло в привычку.
Теперь Норико почти все время спала.
Собственно, это был не сон. Она лежала в постели с закрытыми глазами, а мозг ее бодрствовал. Она все слышала, понимала – и завывания ветра, и шаги разносчика молока, и топот почтальона, когда он взбегал по бетонной лестнице.
В ту ночь вместо нее дежурила Акико. Из квартиры Наоэ старшая сестра с Каору привезли Норико в общежитие, уложили в постель; старшая сестра все время гладила ее по голове; Каору сидела рядом – присмиревшая, как после нагоняя. Что было дальше – Норико помнила очень смутно.
Удивительно четко ей запомнился только один эпизод: утром кто-то позвонил, и она даже, кажется, отозвалась: «Да-да!» Но с кровати не встала, не было сил; и посетитель, видно, ушел, потому что в комнате снова воцарилась тишина.
Что происходит? Усталости нет, и ничего не болит. Но тело не подчиняется ей; оно стало безвольным и мягким, как вата. Норико даже злилась на себя за эту слабость. Позовут – ответит; оставят в покое – по- прежнему будет лежать…
Норико пролежала почта весь день, до четырех часов.
А в четыре – дальше она помнила хорошо – ее разбудили.
Она открыла глаза: перед ней сидела Сэкигути.
– Проснулась? Как самочувствие? – Старшая сестра низко склонилась над Норико, сонно смотревшей в потолок. – Я к тебе заходила сегодня утром. Позвонила – ты ответила, я успокоилась и ушла.
Значит, действительно не показалось: звонок был…
– Приехала сестра доктора Наоэ.
– Сестра?
– Вчера вечером ты говорила с ней по телефону…
С этой секунды мозг Норико лихорадочно заработал.
– Где она сейчас?
– В клинике, скоро придет сюда.
