– Значит, помрет? – Старушка потерянно подняла на Наоэ глаза.
– Разве вам не говорили, что он неизлечимо болен?
– Говорить-то говорили… Стало быть, и больница ему не поможет?
– Понимаете, у него болезнь крови. Пока делают переливания – всё более или менее хорошо, но постепенно он все равно будет слабеть и слабеть. Тут медицина бессильна. Переливание стоит дорого, каждый раз – несколько тысяч иен. Так что, повторяю: ему лучше всего оставаться в больнице, за счет пособия. Положитесь на нас и ни о чем не думайте. А мужу о нашем разговоре ни слова.
– Хорошо-хорошо… – Старушка снова послушно закивала.
– Безнадежных больных много. У нас есть больной раком желудка: он не доживет и до конца года… Рано или поздно – все там будем. Только кто-то знает свой срок, а кто-то нет, – словно разговаривая сам с собой, пробормотал Наоэ.
Тиё потянула носом, вытерла его пальцем.
– Спасибо, доктор. – Со слезами на глазах она поклонилась и вышла из комнаты.
Наоэ проводил взглядом ее маленькую сгорбленную фигурку и повернулся к Норико.
– Разве Кобаси не говорил ей, что старик обречен?
– Да нет, кажется, прямо не говорил.
– Напрасно. Диагноз следовало сообщить жене больного.
– Наверное, просто не решился. Два таких несчастных старика…
– Ну и что? Болезнь есть болезнь.
– У них и детей-то нет, так вдвоем и состарились. Смотришь порой, как она хлопочет подле него, так жалко становится, что хоть плачь.
– Нелегко ей…
– А каждую ночь она к старику под бок… Лежат рядышком – маленькие, худенькие, прямо дети.
– А другие не возражают?
– А что возражать? Ну, посмотрит кто искоса, да без зла. У них в палате все друг о друге заботятся.
– Вообще она молодец, хорошо держится. Норико вздохнула.
– Неужели у них действительно совсем нет родственников? Никто ведь ни разу не навестил старика.
– И хорошо, что нет. С пособием проще. А теперь и вовсе: никого нет, ничего нет – и проблем никаких.
– А им-то каково? – усомнилась Норико.
– Да ты подумай: если бы старику пришлось высчитывать, какую сумму покроет пособие да сколько платить наличными, он бы извелся весь.
– И то верно… Ей будет тяжко, когда дед умрет.
– Что тут сделаешь?
– Такие дружные… Язык не поворачивается сказать.
– Родственников обязательно надо предупреждать.
– Да ведь как страшно знать заранее!
– Зато смерть не будет неожиданной.
– Все равно, смерть – это ужасно. Правда, Томоко?
Томоко Каваай сидела рядом с Норико и крутила из марли тампоны.
– Если уж умирать, – вздохнула она, – то вместе с любимым человеком.
– Двойное самоубийство?
– Ну это, конечно, романтика. Но пережить смерть близкого человека, наверное, очень страшно.
Томоко отложила марлю и подняла глаза. Ей было всего двадцать, круглое личико светилось юностью.
– Вот эти старик со старухой – они как один человек… Это же прекрасно – жить одним дыханием, как они!
– Умирать все равно поодиночке, – отозвалась Норико. – Кто-то умрет первым.
– Как жутко думать об этом! – Томоко вздрогнула. Наоэ в разговор не вступал. Потом неожиданно встал и, засунув руки в карманы халата, вышел в коридор.
Десятого декабря, через четыре дня после ночного приключения, Дзюнко Ханадзё выписалась из «Ориентал».
Сэкигути уверяла всех, что Ханадзё вынуждена была покинуть клинику после неприятной беседы с главврачом, которому она сама доложила о случившемся. Никто, однако, не верил ни единому ее слову.
Старшая сестра действительно не преминула донести, но Югаро, как и следовало ожидать, пропустил это мимо ушей. День выписки – десятое декабря – был назначен заранее.
