Разумеется, она не собиралась отдавать Хонор на растерзание шайке стервятников, в связи с чем диспетчерский пункт «Гефест-Центральный» был проинформирован о том, что катер с графиней Харрингтон и сопровождающими ее лицами прибывает на главный посадочный терминал. Сообщение на диспетчерский пункт ложных сведений являлось нешуточным дисциплинарным проступком, и, после того как в объявленное в расписании время никакой катер в заявленном месте не появится, ее ждет выволочка. Однако Мишель показалось, что, подавая ложные сведения о прибытии, она уловила в голосе станционного диспетчера понимание. Не зря ведь он посчитал нужным будто бы ненароком упомянуть о присутствии в зале прибытия множества репортеров. Мика была твердо уверена в правильности выбранной тактики и готова, если что, к любой взбучке.
Зазвучал тихий музыкальный сигнал, и Робине, кивнув сама себе, доложила:
– Есть причальный контакт, капитан.
– Задействовать швартовые тяги.
– Есть задействовать швартовые тяги, мэм.
– Джек, – обратилась Хенке к офицеру связи. – Запроси «пуповину». Узнай, как скоро они смогут подсоединить к нам переходную трубу.
– Есть, мэм.
Поднявшись с командирского кресла, Хенке повернулась к своему первому помощнику:
– Мистер Тэрмонд, примите вахту.
– Есть, мэм. Вахта принята.
– Вот и хорошо… – Она потерла виски, вздохнула и добавила: – Но если что, я – у леди Харрингтон.
В каюте Хонор обзорного экрана не имелось. Она подсоединила свой терминал связи к передним обзорным экранам «Агни» и теперь, уронив руки на колени, неподвижно наблюдала на плоском дисплее сближение корабля со станцией.
Она чувствовала себя опустошенной. Более опустошенной, чем сам космос, обращенный в ничто бесшумным энтропийным отливом. Хонор слышала, как двигается рядом с ней МакГиннес , воспринимала эманацию любви и заботы Нимица, но это не затрагивало ее души, погруженной в беззвучную неподвижность. Затаившуюся внутри боль она сковала ледяным панцирем – и теперь почти физически чувствовала отточенное жало, поблескивающее внутри хрустальной темницы, но неспособное уколоть. Случись это, боль уничтожила бы Хонор слишком быстро, уничтожила бы раньше времени – и именно это, а отнюдь не страх заставило ее заморозить все способности к эмоциональному восприятию. Она сама разобьет ледяную корку и отдастся во власть освобожденной боли, однако не раньше, чем найдет Денвера Саммерваля.
Мысли ее плавно вращались вокруг этого имени, выбирая лучшие способы и средства. Хонор понимала, что Мика боится за нее. Это казалось просто нелепым. Обидеть ее, задеть ее не могло уже ничто на свете. Она превратилась в оледенелую глыбу, подобно леднику неуклонно движущуюся к намеченной цели, чтобы сокрушить ее на своем пути… и растаять, не оставив и следа. Последняя мысль была спрятана в ее сознании столь глубоко, что она едва ли улавливала ее. Пожалуй, лишь Нимиц был способен уловить в ее подсознании эту идею, обладавшую, однако, собственной, четкой и ясной логикой. Логикой неизбежности и справедливости.
Сейчас Хонор отстраненно думала о том, что не должна была позволять себе любить. Какая-то часть ее сознания скорбела о том, что ловушка захлопнулась слишком рано, однако… такой исход был предопределен. Пола погубила любовь к ней: она поняла это после того, как чуть ли не щипцами вытянула из Мики правду об оскорблении, с помощью которого Саммерваль добился своего. Она понятия не имела, зачем совершенно постороннему человеку потребовалось затеять ссору, но совершенно очевидно, что уязвимым местом Пола, щелью в его броне была именно она. Саммерваль воспользовался ею, чтобы убить Пола, а теперь она убьет Саммерваля. Возможно, теперь ее богатство действительно пригодится: если надо, она истратит все до цента, но вытащит Саммерваля из любой норы, куда бы тот ни забился.
Волна боли, холодной, яростной боли, всколыхнулась внутри. Хонор и ее заключила в ледяные стены, чтобы удержать на привязи чуть подольше. Ровно настолько, чтобы успеть сделать то последнее и единственное, что имеет для нее смысл.
«Она выглядит получше», – сказала себе Хенке, войдя в каюту подруги, и это было правдой… в определенном смысле. Лицо Хонор оставалось маской, безжизненной маской, при виде которой сердце Мики сжималось от боли. О том, что творится под этой маской, можно было догадаться, бросив взгляд на Нимица, от былой шаловливости которого не осталось и следа. Кот испускал странную, незнакомую и опасную ауру неутоленного голода, который, как знала Хенке, переполнял Хонор. Холодное и чужое чувство, которому не находилось аналога в прошлом. При этом кот неподвижно восседал на плече капитана всякий раз, когда ей случалось покидать каюту, а внутри не выпускал ее из поля зрения, неотрывно следя за ней потемневшими глазами.
– Привет, Мика. Вижу, мы прилетели.
– Да, – ответила Хенке неуверенным тоном человека, не знающего, как общаться с таким собеседником. В голосе Хонор не чувствовалось ни малейшей напряженности, скорее даже наоборот, однако сама его безжизненность, мертвенность, приглушенный тембр делали его незнакомым.
Прокашлявшись, Хенке выдавила улыбку.
– Знаешь, Хонор, я тут провернула кое-какое дельце, которое, надеюсь, позволит избавить тебя от встречи с репортерами. Если повезет, ты окажешься на борту «Ники» прежде, чем они сообразят, что ждать тебя в зале прибытия бесполезно.
– Спасибо, – ответила Хонор, и губы ее сложились в улыбку, так и не коснувшуюся мрачных, промороженных до самой глубины глаз.
Хенке понятия не имела, сколько патронов извела Хонор за время полета, но она проводила в тире по четыре часа в день, и абсолютное бесстрастие, с которым эта женщина всаживала пулю за пулей в сердца и головы голографических человекоподобных мишеней, наводило на Мику страх. Хонор действовала, как машина, с ужасающей безукоризненной точностью, исключавшей всякие человеческие чувства.
Хонор Харрингтон была прирожденным убийцей. Мика Хенке знала это лучше многих, однако прежде способность и умение убивать всегда оставались под полным контролем таких свойств натуры Хонор, как сострадательность и мягкосердечие. Она превращалась в убийцу, следуя долгу, – и, таким образом, убийство в известном смысле вытекало из ее способности к сопереживанию. Отзывчивость и неравнодушие сказывались двояко, делая Хонор и опаснее, и в то же время уязвимее. Пару раз ее смертоносные инстинкты грозили вырваться на свободу, но этого так и не произошло. Правда, если шепотки насчет рейда на «Ворон» правдивы, в тот раз она чуть не сорвалась, но все же сумела совладать с собой.
На сей раз у нее даже не было намерения сдерживаться: Хенке физически ощущала, что ее подруга жаждет уничтожения. Раньше Мишель опасалась за психическое здоровье Хонор, но правда оказалась едва ли не хуже. Хонор не обезумела, не взъярилась до потери самоконтроля, но стала несравненно опаснее, ибо смертоносное начало в ней находилось теперь под жестким, нечеловечески логичным и суровым, словно зима Сфинкса, контролем ненависти, усугубляемым полным безразличием ко всему, кроме конечной цели.
Хонор молча взирала на подругу из своего ледяного кокона. Благодаря эмпатической связи с Нимицем она чувствовала страх Мики, и крошечная частичка ее души стремилась успокоить Хенке, однако это желание было лишь слабым отголоском отброшенных за ненадобностью и оставшихся в другой, прошлой жизни инстинктов. О том, как утешают или успокаивают, нынешняя Хонор просто забыла… Возможно, еще и вспомнит когда-нибудь, да только едва ли это имеет значение. Значение имеет лишь Денвер Саммерваль.
– Наверное, мне пора идти, – проговорила она спустя мгновение и протянула руку.
Хенке пожала ее: Нимиц заставил Хонор почувствовать, как жгут глаза подруги подступившие к ним слезы, и тень прежней женщины на миг пожелала почувствовать, как горят ее собственные глаза.. Но это было ей недоступно, а потому она сжала руку Мики, погладила ее по плечу, повернулась и, больше не оглядываясь, вышла.
Едва Хонор, ухватившись за поручень, переместилась из транспортной трубы на борт «Ники», из зоны нулевой гравитации в область нормального тяготения, караул вытянулся по стойке смирно. Запели
