Коротко запикало в динамике, и Олег снова покрутил ручку настройки, заглушая надоедливый зуммер отбоя, – противно слышать, вызывает раздражение. И вообще, в последнее время многое вызывает раздражение. Живешь как бы в двух измерениях: в одном родители, привычные разговоры, институтская практика, встречи со знакомыми девчонками, а в другой – показанный Витькой Жедем тяжелый ТТ, Гришка Анашкин с его рассказами о колонии и угнанными машинами, инструктажи Аркадия, подслушивание разговоров Михаила Павловича, встречи во дворике пункта по приему стеклотары и долгие обсуждения предстоящей акции. Ну, будет сегодня их подопечный еще крутить телефонный диск или уже успокоился?
Да, пожалуй, сегодня, драгоценный Михаил Павлович решил отдохнуть, и больше не услышишь характерного потрескивания при наборе номера. И ему никто не звонит,
– Заводи. – Кислов толкнул в спину дремавшего Ворону.
– Че, возвращаемся? – Гришка потер кулаками глаза и включил зажигание, прогревая мотор. – Время вроде еще не вышло.
– Какая разница? – буркнул Олег. – Полчасом раньше или позже? Не до утра же нам здесь торчать? Контролеров нету…
Ужинали, как всегда, на кухне. Тихо бормотал телевизор, мелькали на экране картинки далекой, чужой жизни. Помешивая ложечкой в чашке, Михаил Павлович лениво следил глазами за кадрами телехроники и скептически усмехался. Лида убрала посуду, поставив ее в мойку, села напротив, откинув волосы со лба.
– Виталик письмо прислал…
– Что? – повернулся к ней Михаил Павлович.
– Я говорю, Виталик прислал письмо, – упрямо повторила Лида.
– А-а-а… Письмо… – Он сдержанно зевнул, показывая, что сегодня не намерен обсуждать надоевшую тему. – Ну и что пишет твой братец?
– Михаил, неужели ты не можешь ему помочь? – Губы у Лиды задрожали. – Я столько раз тебя просила, умоляла…
Сунув руки в карманы домашней куртки, Михаил Павлович уставился за окно – судя по всему, неприятного разговора не избежать, а спать еще рано. Если бы Лида знала, как надоел ему ее братец, какие фортели он откалывает, передавая приветы из-за колючей проволоки с непотребными мужичками.
– Ты прекрасно знаешь, что он не виноват, – снова всхлипнула Лида.
– Ну, милая моя… – Котенев нервно хрустнул пальцами. – Есть, в конце концов, всему предел. Торговать из-под полы валютой, когда это запрещено законом? Практически украсть, а потом перепродать такому же жулику!
– Не смей так говорить о моем брате, – вскинула голову Лида. – Он не преступник.
– Да? А кто же? – издевательски переспросил Михаил Павлович.
– Он несчастный человек.
– Вот как? Бедненький, несчастненький. Ничего себе!
Михаил Павлович хотел разразиться новой обличительной тирадой, а потом уйти в спальню и, закрыв за собой дверь, воспрепятствовать продолжению разговора. Но раздался мелодичный голос дверного звонка. Котенев вышел в прихожую.
Лида вытерла ладонью слезы на щеках и, встав, открыла настенный шкафчик. Достав валокордин и рюмку, напряженно шевеля губами, начала отсчитывать капли…
В прихожей гулко хлопнула входная дверь, на кухне появился взбешенный Михаил Павлович.
– Черт знает что! Представляешь, приперся слесарь. Я ему говорю, что не вызывали, а он мне талдычит, что ему диспетчер сказала о протечке в нашей квартире. Когда действительно течет, их днем с огнем не сыщешь!
Он расхаживал по кухне, шаркая тапочками и бережно массируя левую сторону груди. Все один к одному – дурацкий разговор, слезы жены, идиот-слесарь. Надо заканчивать тягостные объяснения и подаваться в спальню.
– Пойми, Лида, – продолжая держаться за сердце, сказал Михаил Павлович, – я не могу поставить себя в ложное положение, не имею права. В конце концов, я занимаю весьма ответственную должность. Нельзя рисковать сейчас, когда постоянно сливают, разукомплектовывают и никак не могут успокоиться. Подожди, пройдет некоторое время – и все как-то утрясется.
– Миша, но я же… – начала Лида, однако муж, в протестующем жесте вытянув вперед руку, неожиданно визгливым голосом закричал:
– Я запрещаю тебе говорить об этом! Запрещаю!
Лицо у него побагровело, глаза бешено выпучились.
Охнув, он снова схватился за сердце и, сделав неверный шаг, тяжело опустился на кухонную табуретку.
Лида вскочила, помогла мужу опереться спиной о стену, судорожно расстегивая пуговицы на пижамной куртке, испуганно приговаривала:
– Мишенька, ну что ты… Сейчас, потерпи маленько…
Полуприкрыв глаза, Котенев наблюдал за ней – нужный эффект достигнут, она уже испугана, больше не будет приставать, а он окажется в положении любимого, избалованного ребенка, которого нельзя тревожить, а только угождать.
Вспомнив о рюмке с валокордином, Лида метнулась, к столу, схватила ее, сунула в руку мужа:
