хозяйственных построек. Перебирая четки и опустив глаза, чернецы проходили мимо, даже не удостоив пришельца взглядом.
— Отче! — Тимофей решился окликнуть низкорослого монашка с длинными седыми волосами. — Подожди!
— Что тебе, сыне? — Монах поднял голову и с любопытством поглядел на незнакомца: не решаясь говорить здесь на турецком, казак окликнул его по-русски.
— Я ищу отца Доната.
— Отца Доната? Зачем он тебе? Сейчас начнется служба в храме.
— У меня к нему важное дело.
— Ты руснак? — полуутвердительно спросил монашек.
— Да, — не стал скрывать Тимофей.
— Жди. — Чернец показал на лежавший у ворот камень и продолжил путь к храму.
Казак послушно сел на камень, нагретый за долгий день щедрым южным солнцем. Не зря говорят: в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Раз велено ждать, придется ждать. Хорошо бы и самому пойти в храм — он уже давно не бывал в церкви, обходясь в беспокойной, полной неожиданных приключений жизни только короткими молитвами к Всевышнему и Богородице. Но стоит ли показываться всей братии? Издали монастырь казался маленьким, а здесь он зримо оценил его величину и мысленно склонил голову перед терпеливым подвигом строителей, воздвигнувших циклопические постройки среди гор. Наверняка в обители живет не одна сотня чернецов, а среди них люди разные — пусть не по злому умыслу, а просто по природной болтливости начнет кто-то молоть языком, что-де был тут недавно русский, и это дойдет до турок. Нет, уж лучше сидеть на камне, ожидая отца Доната.
Вечерню монахи служили не торопясь, по чину. Наконец, опять ударил колокол, возвещая об окончании молений. Из дверей храма вновь потекли черные ручейки к домикам и лестницам в кельи, а через площадь к воротам направился согнутый годами монах, тяжело опиравшийся на длинный посох с рогулькой на конце. На груди у него болтался большой медный крест. Он остановился в трех шагах от сидевшего на камне казака и глухо спросил:
— Ты ждешь отца Доната?
— Да, отче — Тимофей встал и поклонился старику.
— Руснак? — Из-под нависших седых бровей на Головина уставились холодные черные глаза.
— Да. Ты отец Донат?
— Я. Что у тебя за дело?
— Какому Богу ты молишься, отче?
— Истинному. — Обернувшись к храму, монах осенил себя крестным знамением. — Ты пришел спросить меня об этом?
— От лжи до истины пять пальцев. — Тимофей приложил ладонь к виску, как велел игумен Зосима.
— Апостолы учат, что из лжи родится все, даже правда. — Донат испытующе поглядел на нежданного гостя. — Иди за мной! — Он сделал призывный жест левой рукой, и казак увидел на его безымянном пальце вросшее кольцо. — Ты неосторожен, — шаркая через двор, проворчал старик. — Хорошо, что спросил обо мне у Симеона, но надо было не распускать язык, а дожидаться, пока сам пройду.
— Прости, отче, — начал оправдываться Головин. — Я не знал об этом.
— Ладно, молчи! — Донат обошел храм, свернул к одному из домиков, поднялся по высоким каменным ступеням, открыл тяжелую дверь и пропустил вперед гостя.
Келья отца Доната оказалась просторной и прохладной. В правом углу перед большим киотом горела лампада. Вдоль стен стояли темные сундуки и лавки, на широком столе лежала раскрытая книга в кожаном, с медными застежками переплете. Каменные плиты пола были покрыты домоткаными половиками.
— Ноги стынут, — пожаловался старик и указал гостю, где сесть. Говорил он на болгарском, и Тимофей вполне сносно понимал его.
— Что тебя привело ко мне? — устроившись за столом, спросил монах.
— Вот. — Казак показал два знака тайного братства.
Ни один мускул не дрогнул на лице старика. Медленно подтянув к себе книгу, он запустил пальцы в корешок ее переплета и вытащил свой знак: в середине золотого цветка было целых три жемчужины, и Головин понял, что перед ним один из особо доверенных старших братьев.
— Говори! — приказал Донат. — Здесь нас никто не подслушает.
Стараясь быть кратким, Тимофей объяснил, как он оказался в Болгарии, и описал события памятной ночи, когда конь принес к дому бая Славчо попавшего в засаду гонца. Закончив, казак снял с себя пояс, положил на стол клинок и мешочек с жемчугом. Потом отдал знак тайного братства, принадлежавший погибшему.
— Где сейчас люди, которые вместе с тобой ушли с берега моря? — помолчав, спросил монах.
— Ждут на горе, что за долиной.
— Известно ли им, к кому ты отправился?
— Нет, отче. Они знают только, что я пошел в монастырь.
— Ты доверяешь им?
— Мы сидели на одной скамье гребцов. Турецкие галеры не рай, отче!
— Я тебя спрашиваю не о том, — нахмурился Донат. — Доверяешь ли им? Отвечай!
— Я не открыл им полностью ни своего сердца, ни души, ни мыслей. Доверяю в малом, но таюсь в большом.
— Хорошо, — смягчился старец.
Он зажег свечи в шандале и взял в руки клинок. Повертел, разглядывая его со всех сторон, колупнул твердым ногтем накладку рукояти и снова нахмурился:
— Это не мне. Гонец ехал в Царьград.
— Он сказал мне об этом перед смертью, — подтвердил казак.
— Кто-нибудь слышал его слова? — быстро спросил монах.
— Нет!
— Ладно. — Старик отложил клинок и высыпал на ладонь жемчужины из мешочка. Поворошил их скрюченным пальцем и снова ссыпал в мешочек. — Мне, кроме тебя, некем заменить погибшего. Ты знаешь турецкий?
— Да, отче. Могу говорить, писать и читать на турецком, арабском и татарском.
— Похвально. — Донат пожевал бледными губами, о чем-то раздумывая. И, приняв решение, приказал: — Завтра отправишься. У погибшего была охрана, а тебе придется добираться одному. Нет у меня сейчас людей, но ждать их будет преступлением. Время уходит!
— Охрана ждет меня на горе за долиной.
— Вот как? — Старец снова задумался, глядя на пламя свечей. — А что ты им скажешь?
— Скажу, что в монастыре нет того, кому нужно передать последние слова умершего, поэтому придется ехать дальше.
— В рубище нищих? — усмехнулся старик.
— Я уже думал об этом, — признался Тимофей. — На жемчуг можно купить коней, одежду и оружие. Одна жемчужина потянет на три или даже четыре сотни пиастров, а хороший конь стоит не больше шестидесяти. Одежда и того дешевле.
— У меня нет здесь ни конюшен, ни оружейных лавок, ни ростовщиков, готовых обменять жемчуг на пиастры, — отрезал монах, словно окатил гостя ушатом ледяной воды. Он встал и подошел к окну. Закат уже догорел, на темном небе зажглись первые звезды, загадочно мерцавшие в разрывах между облаками.
Головин напряженно уставился в его согнутую спину, обтянутую порыжелой рясой: не пристало спорить со старшим в тайном братстве, но как понимать его слова, коли он сам велел отправляться завтра в Царьград? Как ехать в столицу султана, не имея ни денег, ни одежды и даже не зная, к кому и куда там обратиться? Хорошо, пусть старший брат скажет, кому отдать клинок, остальное младший сделает сам.
— Долго живу, — тихо проговорил Донат. — И не перестаю удивляться, отчего люди так злобятся? Отчего не хотят видеть красоту мира, сотворенного Господом? Луч солнца, игра воды в ручье, лунный свет, звезды на небе… Это же волшебство! И сила сотворенной Богом красоты выше подвигов и славы царей! Они уходят, а волшебство мира остается. Как ты думаешь? — Он обернулся и пытливо глянул в глаза казака,
