нашли: тощенький, остроносенький, похож на воробышка-заморыша. Даже шапка, кафтан и штаны на нем были серые. Оружия «охотник» не носил. Говорил тихо, слегка шепелявил и в польскую речь иногда вставлял белорусские слова, из чего лекарь заключил, что он уроженец Пинского или Могилевского каштелянства.
Его провели к раненому. Пан Гонсерек изволил почти два часа беседовать с ним, а потом сказал лекарю, что этого человека нужно проводить к русским, но не в Москву, как договаривались раньше, а только до Вязьмы. Провожатый получит три золотых задатка и пять монет при расставании с «охотником» в Вязьме. Пан Чарновский получает десять золотых задатка и тридцать — по возвращении посланца.
— Вы уже нашли провожатого? — прищурился пан Марцин.
— Сейчас здесь торгуют несколько купцов из Московии, — ответил лекарь. — Один из них собирается домой и согласен взять попутчика. Естественно, ему ничего не известно о ваших делах.
— Что за купец?
— Торгует женскими украшениями. Крупный мужчина, но я не знаю, как его зовут. — Чарновский чуть смущенно улыбнулся и развел руками. — С ним говорил Матей, мой слуга. Но сам я тоже видел купца, поскольку покупал у него сережки для одной прелестной паненки.
— Хорошо, — кивнул Гонсерек. — Пусть «охотник» сам поглядит на него, а потом будете договариваться.
«Скорее всего, про Москву он ляпнул сгоряча, под впечатлением размолвки с Лаговским, — решил пан Казимир. — А теперь петляет, путает следы. Наверно, в Вязьме или около нее у них есть тайный приют, и оттуда в Москву отправится другой человек, а не „охотник“.
Фрол-Матей сводил Илью поглядеть на купца. Видимо, «охотник» остался доволен смотринами, поскольку вскоре пан Марцин приказал — именно приказал, а не попросил — договориться с провожатым. Две ночи подряд Окулову и Тархову не удалось заснуть ни на минутку: они обсуждали предстоящую поездку и придуманный Любомиром план действий. Наконец, когда все оговорили, Фрол подарил Павлину небольшой двуствольный пистолет и отдал наглухо зашитый в толстую кожу четырехугольный предмет.
— Тут твоя смерть, — грустно усмехнулся он. — Любомир долго сомневался, передавать ли это с тобой или нет, но время не ждет, а послать в Москву просто некого. Приехали бы вы, как думалось, втроем…
— Чего уж теперь. — Стрелец принял посылку и прикинул ее вес на ладони. — Тяжеловата! Золото, что ли?
— Дороже. Под кожей стальная шкатулка, а в ней книга и твое зеркальце. Если чужой распорет кожу, то шкатулку не откроет: в ней ни замочной скважины для ключа, ни щели, куда сунуть нож. Но уж коли взломают… Смерть покажется избавлением. На крайний случай попробуй отговориться, что, мол, согласился отвезти сверток в Москву за деньги: мол, незнакомый человек дал за это несколько золотых и сказал, что там за ним зайдут к тебе в лавку и заплатят еще. Но берегись!
— Ладно, — обреченно махнул рукой Тархов. — Мой попутчик тоже, небось, свою смерть с собой потащит. Так что квиты будем.
— А вот и последний подарок Любомира. — Фрол достал свернутую в махонький узелок чистую тряпку, развернул и показал Павлину несколько темных крупинок, похожих на зерна конопли: — Бросишь одну маковку в напиток, и человек заснет как убитый. Кидать можно в воду, вино, пиво. У этого снадобья нет ни вкуса, ни запаха, и растворяется сразу, будто ничего не было. Если бросишь все маковки, то больше человек не проснется.
— Спать-то крепко будет? — Стрелец бережно спрятал узелок.
— Любомир говорил, каленым железом можно жечь — все одно не почует…
Вскоре Павлин отправился в обратный путь. Вместе с ним из Варшавы выехал невзрачный, тщедушный мужичонка, назвавшийся Ильей. Он свободно и чисто говорил по-русски, виртуозно матерился, и умело обращался с лошадьми. Кроме тощей дорожной котомки, никаких вещей у него не имелось.
Он оказался хорошим попутчиком: ловко сидел в седле, стойко переносил долгие переходы, не жаловался на зной и пыль, а самое главное — не докучай пустыми разговорами и расспросами. Его вполне удовлетворило то, что Павлин сообщил о себе: зовут его, мол, Прохор, он приказчик богатого московского купца, а теперь возвращается домой. В ответ «охотник» дал три золотых и обещал дать еще пять, когда доберутся до Вязьмы. Тархов чувствовал, что попутчик поначалу вел себя настороженно, однако потом вроде успокоился: все шло гладко, приказчик не проявлял досужего любопытства, а его богатырская стать невольно внушала уважение и доверие. Обычно люди, от природы наделенные громадной физической силой, по натуре добродушны и не отличаются хитростью.
Приглядываясь к Илье, стрелец опытным взглядом определил, что тот практически безоружен, если не считать ножа за голенищем. В отличие от него, Павлин имел саблю и пистолеты, а за пазухой прятал подарок Любомира — двуствольную немецкую игрушку. Попутчику стрелец объяснил, что оружие он носит для защиты от лихих людей. Как-никак, везет хозяину выручку и нераспроданные остатки дорогого товара.
— И ты рискнул ехать один в такую даль? — усмехнулся Илья.
— Вдвоем ехали, — вздохнул Тархов. — Да второй приказчик дорогой занедужил и вернулся. А торговлишка дело такое: упустил время — упустил выгоду!
Зашитую в кожу шкатулку, кошель с выручкой и самые дорогие из оставшихся непроданными украшений Павлин постоянно таскал с собой в большой суме, висевшей через плечо. Ночью он клал ее под голову, а под подушку прятал два пистолета. Попутчик относился к этому с полным пониманием, и сам проверял, хорошо ли закрыты ставни и задвинут ли засов на двери. Ночевали они обычно в одной комнате, столовались тоже вместе. Тархова так и подмывало проверить вещички Ильи, но решился он на это только за Могилевом.
К вечеру остановились на постоялом дворе, расседлали лошадей, поставили их в конюшню, отнесли тюки в амбар и пошли ужинать. Павлин заранее достал одну крупинку из узелка Любомира и, улучив удобный момент, бросил ее в кружку попутчика. Тот выпил.
Когда поднялись в отведенную им комнату, Илья начал зевать, глаза у него слипались, и он, не раздеваясь, повалился на кровать, пробормотав, что жара и дорога его сегодня порядком измотали. Вскоре он начал похрапывать. Стрелец немного выждал и попытался растолкать попутчика, но тот никак на это не реагировал. Тархов запер дверь, завесил окно, стянул с Ильи сапоги и одежду и при свете лучины старательно прощупал все швы, подкладку на портах, кафтане и рубахе, вытащил стельки из сапог, однако ничего не обнаружил. Распарывать швы и отдирать подметки он не решился. Неужели Илья ничего не везет? Павлин повертел в руках его нож. Обыкновенная деревянная рукоятка, в которой ничего не спрячешь, и на клинке никаких надписей нет.
Любомир не обманул: его зелье действовало сильно и безотказно. Тархов раздел Илью догола и проверил исподнее, но и в нем не нашел тайного послания. Оставался только нательный крест на гайтане — большой, массивный, чем-то похожий на наперсные кресты священников. Не в нем ли таится разгадка? Приподняв голову безмятежно посапывающего попутчика, Павлин снял с него гайтан и подивился, каким легким оказался массивный на вид крест. Надо полагать, внутри он пустой и должен как-то открываться. Но сколько стрелец ни бился, обнаружить потайную защелку или разобрать крест ему не удалось. Пришлось вновь накинуть гайтан на шею Ильи и натянуть на него исподнее.
Тархов разделся и лег, задул лучину и долго ворочался с боку на бок. С каждым днем они все ближе к родной стороне, с каждой пройденной верстой все ближе граница. Скоро наступит день и час встряхнуть ничего не подозревающего попутчика: Павлин и Фрол под руководством хитроумного Любомира приготовили для Ильи небольшую западню, не предполагая, какие потрясения готовит для них самих переменчивая и коварная судьба…
Через несколько дней они были уже за Минском. Тархов старательно считал дни и отмечал, какие деревушки они проехали, чтобы не пропустить заранее условного места. Постоялые дворы он выбирал сам, попутчик полностью доверял ему в этом — интересовался только, сколько верст отмахали за день и сколько еще ехать до Вязьмы.
О внезапно сморившем его сне Илья не вспоминал. Утром он встал с тяжелой головой, жаловался на сухость во рту и бесовские сновидения, мучившие всю Ночь напролет. Павлин объяснил это тем, что в дороге напекло голову, — палило и вправду немилосердно, стояла великая сушь, земля растрескалась без дождей, и с деревьев раньше времени начал падать сухой лист, словно наступила осень. Хлеба, не успев
