— Что же вы? — спросила хозяйка.
— Глеб уезжает домой, — ответила за него дочь.
Папаша засуетился, завлек Глеба в другую комнату, предложил выпить на дорожку по рюмочке коньяка. Не получив согласия, выпил один и, смущаясь, сказал:
— Я слышал… Случайно… Вы немного повздорили?
— Ну что вы, все нормально, — улыбнулся Глеб.
— Нет-нет… Вы не обижайтесь, она еще в сущности дитя.
Он требовательно заглянул гостю в глаза, словно настаивая, что дочь сущее дитя и ей можно все на свете простить. Однако Глеб прощать все на свете не хотел.
— Папа! — позвали из прихожей.
— Это не меня, это вас зовут, — хихикнул хозяин. — Идите и помиритесь! Слышите?
— Слышу, — буркнул Глеб, выходя в прихожую.
Через открытую входную дверь квартиры ему было видно, как претендентка стояла у дверей вызванного лифта. «Сейчас она будет мириться», — тоскливо подумал Глеб, представив, как дитя, которому скоро стукнет тридцать, а замуж все еще никто не берет, начнет молча прижиматься к нему в лифте и, закрыв глаза, подставлять губы для поцелуя.
IV
У определенного сорта людей возник такой способ заработка — торговля местом в очереди за спиртным. Заплати два-три рубля — и тебя поставят пятым или шестым, а продавший место в очереди в ад снова встанет в середине длинного хвоста людей, поджидая нового случая разжиться.
Угрюма очередь, несущая рубли и трешки, пятерки и десятки в обмен на бутылки христовой слезы, запечатанные бескозырками из тонкой жести. Угрюма и агрессивна к пытающимся пролезть вперед, нарушить ее медленное мрачное шествие к прилавку. Могут и по шее надавать, не посмотрев на милицейского сержанта с рацией, стоящего в дверях магазина. Будучи наслышан об этом, Юрка не полез без очереди, а терпеливо и организованно продвигался вместе со всеми.
— Помню, когда «Экстру» за четыре двенадцать выпустили, остряки расшифровывали ее название так: «Эх, как стало трудно русскому алкоголику», — глуховатым голосом рассказывал кто-то, стоявший сзади. — А до нее «коленвал» был, за три шестьдесят две, а до этого за два рэ восемьдесят семь коп.
— Еще царя Гороха вспомните, — насмешливо оборвал воспоминания другой, уверенный голос.
Ироническая интонация показалась Юрке знакомой, он обернулся: недалеко от него стоял высокий лысоватый мужчина с пузатым портфелем крокодиловой кожи в руках.
— Фомин? Юра? — прищурился тот.
— Александр Михайлович? — неуверенно протянул Юрка.
— Узнал-таки, — заулыбался Шаулов. — А я думаю: ты или нет? Возмужал, возмужал… Не ожидал тебя встретить здесь.
Юрка стыдливо отвел глаза. Александр Михайлович вел у них в школе физику в восьмом и девятом классах. По давнему обычаю, бытующему почти во всех школах, учителям дают прозвища. Было оно и у Александра Михайловича — Сакура.
— Хорошо, что встретились, — как ни в чем не бывало продолжил Александр Михайлович. — Возьмешь мне пару пузырьков? — он вынул три десятки и протянул Юрке.
— Чего брать? — все еще немного смущаясь, спросил тот.
— Водки, конечно… Надо заскочить к приятелю, а с пустыми руками в приличный дом неудобно. Да ты чего? — засмеялся Александр Михайлович. — Мы же не в школе. Встретились-разошлись! Лады?
Сакура отошел в сторонку, ожидая, пока подойдет черед Фомина войти в пропахшую вином и прогорклым пивом сумрачную тесноту магазина.
Когда Юрка вышел, неловко прижимая к груди бутылки, Александр Михайлович уже стоял у дверей. Убирая «Пшеничную» в объемистый портфель, он спросил:
— Домой сейчас?
— Больше некуда. Мать схоронил. Один остался, — не скрыл горя Юрка. И удивился, увидев, как болезненно поползло лицо Александра Михайловича, скривившись в плаксивой гримасе.
— Как же это… Да как же ты… Подожди! На, держи, — Сакура сунул Фомину портфель и нырнул в двери магазина, отмахнувшись от недовольно загудевшей очереди. Вернулся с бутылкой коньяка в руках.
— Помянуть надо, — веско сказал он. — Закусить найдется?
— Осталось с поминок.
— Недавно, значит? — полуутвердительно спросил Сакура, шагая рядом с Юркой к его дому. — Да, брат, дела.
Придя в квартиру, Александр Михайлович сноровисто сервировал стол на кухне, открыл бутылку, взял у Юрки из рук две рюмки и попросил дать еще одну, третью. Налил, поставил на край стола и прикрыл тоненьким кусочком черного хлеба.
— Так полагается, обычай, — объяснил он.
Выпили не чокаясь. Молча пожевали шпроты и колбасу. Выпили по второй под негромкий тост Сакуры: «Пусть земля ей будет пухом».
— Я только из армии пришел, — неожиданно для самого себя начал рассказывать Юрка. — А тут такое. Сестра улетела уже. Как будто не могла побыть еще день…
И словно прорвало — вся томившая его горечь невысказанных обид на сестру, отца, на собственную несчастную судьбу изливалась на Александра Михайловича. Тот слушал не перебивая, курил, крепко зажав в длинных пальцах сигарету. Крякнул, когда Юрка, выговорившись, замолк.
— М-да… И у меня, брат, дела по-разному крутились. Из школы давно уволили — интриги…
— Да что вы? Мне всегда казалось…
— Э-э! — махнул рукой совершенно не захмелевший Сакура. — Это только казалось. Откуда тебе знать, что творилось за дверями учительской? Там для вас была терра инкогнита. А я нахлебался во как! — он провел ребром ладони по горлу. — Зарплата — мизер, единственное, что держало, — свободное время. Время — деньги! Мы стремимся получить время, чтобы делать деньги, а делать деньги надо, чтобы иметь свободное время. Шут с ним! Устроился, зарабатываю прилично, и время есть. Ну, а ты как дальше думаешь? Специальность получил?
— Специальность… — фыркнул Юрка. — Свинопас! В подсобном хозяйстве части два года околачивался.
— Да? — удивился Сакура. — Я думал, ты в спортбате служил. Вроде ты спортом занимался? Дзюдо или самбо, кажется?
— Было и дзюдо, но больше легкой атлетикой. Мослы прилично качать надо было, я ведь молот метал.
Юрка немного успокоился, почувствовал себя в обществе бывшего учителя свободнее. Тем более тот никак не подчеркивал какой-либо разницы между ними — ни в положении, ни в годах. Дела у Сакуры, видно, действительно идут неплохо — прикуривает «Мальборо» от импортной зажигалки, костюмчик на две с половиной сотни, японские часы.
— Мослы — это хорошо… — протянул Александр Михайлович. — А заняться чем все-таки думаешь?
— Работать. Отец обещал помочь, — неуверенно ответил Юрка. — На дневной мне дорога закрыта: на стипендию не прожить.
— Да, если родители не помогают, на стипендию ножки протянешь, — охотно согласился бывший учитель. — Сам знаю, не по рассказам. Теперь кругом перестройка и стройка, читаешь, наверное, газеты? Нет? Зря, много интересного пишут. То профессор из «плехановки» о повышении цен вещает, то в журнале статейку тиснут, что не туда, мол, все время шли, все семьдесят лет блукали. Демократия! Бьем в барабаны, трещим в трещотки, в общем, ссоримся-строимся, а про людей частенько забываем. Каждый хочет
