– Я больше всего боюсь, что ты уйдешь.
– Тогда я останусь, – сказала я. Все-таки нет в мире справедливости. Вот что бы мне не полюбить его? Ан нет.
На радость маме, мы все-таки собрались за семейным столом. Был торт с двумя толстенькими свечками, были колбаса, холодец, неизменная помесь овощей, майонеза и яиц. Бедняга Оливье переворачивался в гробу от наших совковых салатов, а мы – ничего, лопали. С детства и, по-видимому, навсегда вид этого крошева, жареной курицы и запах литовских шпрот создают для меня атмосферу большого-большого праздника. Леська устала от обилия игрушек и внимания, висела на руках и капризничала, отчего я раздражалась, Мишка волновался, а мама всех старалась успокоить. Золото, а не женщина. Эх, никогда мне не стать такой.
– Давайте выпьем за здоровье Олесеньки, – четко выполнял функцию тамады папа.
Мы выпили за ее здоровье по рюмочке клюквенной настойки собственного (маминого, естественно) приготовления. Потом еще по рюмочке за мое здоровье, за счастье семьи, за материальное благополучие. За мир во всем мире я пить уже отказалась. После всех похождений единственным допингом, от которого меня не шарахало в сторону, оставались сигареты. Однако Миша не был так категоричен. Счастливо вцепившись в мой бок одной рукой, другой он лихо опрокидывал в себя рюмку за рюмкой, отчего его мама стыдливо отводила глаза и вздыхала:
– Ах эти мужчины. Никогда не знают меры.
Я была с ней согласна, с той только разницей, что считала – и бабы тоже весьма нередко о мере забывают. Так что нечего тут делить всех по половому признаку.
Через некоторое, весьма непродолжительное время мужская составляющая семейства Потаповых прикончила остатки прошлогодних настоек и загрустила. Мама деловито гремела тарелками и так старательно не замечала их ипохондрии, что становилось ясно – не все в доме выпито, ох не все. Но, помня великий подвиг партизан-комсомольцев, мама решила стойко следовать их примеру и держаться до последнего.
– Мамуля, надо раскрываться! – уверял ее папа. Ему было хорошо. Так хорошо, что повод, по которому выдана индульгенция на спиртное, стал уже неважен. Он шикал на Олеську:
– Мелочам пора спать. Ну-ка, марш-марш левой...
Олеся возражала. Мама раскрываться и не собиралась. Тогда мужчины предприняли обходной маневр и налакались пива около ларька у подъезда. Чудеса. Вроде вышли покурить на минуточку, что особенно трогательно, потому что папа-то ведь не курит. Так вот, вышли, курили-курили минут так сорок – и наконец накурились. Папа, заведя свое тело в квартиру, как был, разместился на диване и позволил маме самостоятельно решать вопросы эстетики. Разувать, раздевать его и укрывать одеялкой. Миша же сначала долго сидел в прихожей, делая вид, что нашел на своих шнурках древние манускрипты и теперь старательно их читает. Подозреваю, что он, как и его родитель, просто спал. Но вот выяснять это я не стала. Зачем напрягать человека, когда он и сам через час-другой проснется. Спина затечет от неудобной позы, или еще чего. Так и случилось. Около двенадцати ночи он призраком зашел в нашу сонную берлогу и задал сакраментальный вопрос:
– Алисочка, как ты себя чувствуешь?
– Да уж получше, чем ты, – уверила его я.
– Ат-т-т-лиш...но.
– Ты у меня потенциальный алкоголик, – поразилась я, глядя, как мой агнец Потапов ползком забирается на кровать.
– Алиса, где ты? – позвал он, с трудом ворочая языком, и отрубился.
– Здесь я, здесь. Куда я денусь, – пробормотала я и улеглась рядом.
Посреди ночи проснулась от нехватки воздуха. Михаил навалился на меня всем телом и стаскивал нетвердыми руками белье.
Нет уж, чуть было не закричала я, но не тут-то было. Меня словно сплющило прессом, его тяжелое дыхание заполняло окрестности так, что меня чуть не стошнило.
– О, моя детка, – шипел он, пока я вырывалась. Вот уж только не хватало мне пьяного бытового насилия!
– Отпусти, – взвизгнула я и шарахнула его с размаху по голове тем, что попалось под единственную свободную (правую) руку. Этим чем-то оказалась бутылка из-под пива. Как она там оказалась и когда Потапов умудрился ее вылакать, я не поняла.
– А-а-а, – простонал он и откатился к стене. Не то чтобы мой слабенький замах мог его серьезно травмировать. Его-то крепкую мужскую голову! Но вот желание, так сказать, как рукой сняло. Он моментально продолжил спать.
Меня трясло, словно в ознобе. Я прилегла к Олесе, но так и не смогла заснуть. Все боялась новых чудес потенции. В общем, на работу я уходила в плачевном состоянии. Единственный выходной прошел удивительно конструктивно. Может быть, из-за этого, а может, и из-за чего-то еще, но именно в тот день я вдруг поняла, что кое-что не доделала. И пока это кое-что не сделать, ничего не изменится.
Я должна выяснить для себя кое-что важное, как бы это ни было тяжело и сложно. В жизни все непросто, так что от одного нелегкого шага хуже не станет. Весь день я металась по офису, переворачивала бумаги, проливала чашки с чаем и кофе, натыкалась на клиентов и, что хуже, на начальников. Приносила всем свои извинения и вела себя совершенно неадекватно. А в шесть часов вскочила и принялась краситься, как сумасшедшая, и приставать ко всем с вопросом:
– Как я выгляжу? У меня сегодня очень важное мероприятие.
После того как в пятнадцатый раз мне сообщили, что я очаровательна, если прикрыть лицо газеткой, я решила смыть все и пойти без всякой косметики. В самом деле, зачем? Перебьется. Я вовсе не собираюсь никому понравиться. Снова. Просто, как пишут в модных журналах, хочется показать, что он многое потерял... Так что буду-ка я выше.
Я собиралась к нему. Зачем? Кто бы знал. В тот момент я и сама не понимала, что мной движет. И как я могу на такое решиться. Знакомой дорогой – к родному метро. Станция, которая располагается в паутине рисованных линий следующей и на которой я за год ни разу не вышла. Речной вокзал, конечная. Поезд дальше не пойдет, просьба освободить вагоны.
«Может, не надо? Остановись! Вдруг тебе будет больно».
«Больнее уже не будет», – отвечала я себе.
«Зачем тебе это? Он ведь подумает, что ты пришла, чтобы снова навязываться!»
«Ну и пусть думает, что хочет. Зато я узнаю ответы на вопросы, которые мучают меня уже столько времени».
«Ты всегда была сумасшедшей. Иди, но потом не жалуйся», – обиженно замолчал мой внутренний голос.
Я освободила поезд, подгоняемая недовольным взглядом дежурной по станции. Ей надо было работать, отправлять поезд, а я нарушала ее график. Шаг, еще шаг. В знакомую сторону, по тысячу раз хоженному маршруту. На все тот же троллейбус, все к тому же дому. К той же двери. Может, его не окажется дома. Как было бы просто. Я постояла бы, послушала, как переливается за дверью музыка его мелодичного звонка, развернулась, проехала бы всего одну станцию и... Что «и»? В объятия к Мишке. Или куда?
– Привет...
– Привет...Черт, ты, что ль?
– Я.
– Алиска? Детка? Какими судьбами? Решила меня навестить?
– Вроде того, – кивнула я и судорожно сглотнула.
Он был дома. Он распахнул дверь, такой же, как и раньше. Кроме разве того, что стал курить. Растрепанный, перемазанный краской. В джинсах. Немножко больше морщин. Более желтый цвет лица. Наверное, много курил.
– Проходи, что же ты тут стоишь? – Он гостеприимно провел меня внутрь. И даже там ничего не изменилось.
– Надо же, все по-прежнему.
– А чему меняться? Прошло-то времени всего ничего.
