обязательная. Твердый режим положительно сказывался на формировании нашего характера, воспитывал в нас внутреннюю дисциплину, мы знали, что определенные работы должны быть сделаны, иначе это отразится на всей семье. И каждый строго выполнял свои обязанности. Это, по-моему, очень важный момент воспитания, так как приобщает детей к труду. Неважно, велик он или мал, главное, чтобы были обязанности и они непременно выполнялись.
С переездом в город снова встал вопрос о школе. Работали они тогда с большими перебоями. Во всех школах сменилось начальство. Наша школа — бывшая Николаевская гимназия — была при Советской власти переименована в Таллинскую мужскую гимназию. Преподавание велось на эстонском языке, хотя, конечно, сохранилось изучение и других языков. В годы немецкой оккупации школу переименовали в гимназию имени Густава Адольфа. Изменили учебную программу. Главное внимание теперь уделялось немецкому языку и латыни, на первый язык отводилось девять уроков в неделю, на второй — шесть. Русский язык вообще исключили из преподавания. Все это привело к тому, что многие перестали посещать школу. В разгар гражданской войны из учащихся последних классов буржуазные власти создали ученический батальон, отчего, естественно, работа школ сильно страдала, так как военные занятия отнимали много времени. К тому же не хватало преподавателей — многие учителя эвакуировались в Россию еще до прихода немцев.
Меня в ученический батальон не отправили только потому, что я в то время не ходил в гимназию, жил в деревне, отец был болен, и я работал на мельнице. Старший брат, который учился в той же гимназии, но на два класса старше, подлежал призыву. Его забрали так быстро, что он и предпринять ничего не успел, но вскоре сбежал с фронта. Это ему, как, впрочем, и другим дезертирам, сошло с рук.
Империалистическая война, революция, новая война, на этот раз гражданская, оставили весьма глубокий след в душе учащихся. В зависимости от своей классовой принадлежности учащиеся по-разному толковали события. Мне это сразу бросилось в глаза, когда после короткого перерыва я возвратился в гимназию. Там существовали различные группировки. Группа анархистски настроенных юношей не признавала никакой власти, дисциплины, издевалась над учителями. Нередко у молодого учителя, а чаще у молодой неопытной учительницы не выдерживали нервы, и они выбегали из класса.
Но юношам все сходило с рук. Дирекция гимназии явно не желала глубоко вникать в дело, опасаясь, что расследование обнаружит ее собственные слабости и упущения. Были, однако, учителя, которых класс не давал в обиду. Таким был преподаватель русского языка Шиллинг, относившийся к ученикам, как старший товарищ. У него был большой педагогический опыт, особый такт в обращении с учениками. Он относился к ним как к взрослым людям, и гимназистам в его присутствии было стыдно озорничать, как мальчишкам. Шиллинг хорошо умел связывать уроки литературы с современной общественной жизнью. Делал это так интересно, что его хотелось слушать без конца, и, если кто-нибудь начинал безобразничать, класс одергивал его.
В группе учеников, побывавших в армии и теперь не признававших школьную дисциплину, были и иные гимназисты. Это были тихие, как бы углубленные в себя юноши. Своих взглядов они не высказывали, но если с ними, бывало, заговоришь, то чувствуешь, что юноши переживают серьезный душевный кризис. Им претил господствовавший в стране ура-патриотизм, шовинизм, они были противниками милитаризма, но осуждали его с позиций внеклассового, неопределенного гуманизма, почерпнутого не столько из теорий, сколько из собственного фронтового опыта. Постепенно шовинистическая волна захлестнула и эту молодежь. Ее оппозиционность значительно потускнела, и со временем она тоже нашла свое место за «барским пирогом». Но остались немногие — два-три на класс, — которые искали и нашли путь к революционной молодежи.
Наконец, была среди учащихся пролетарская группировка, тесно связанная с революционным молодежным движением, направлявшимся из подполья Коммунистической партией. Особенной организованностью отличалась эта группировка в Таллинской учительской семинарии, а также в вечерней средней школе. Среди революционной учащейся молодежи наиболее известными были Антон Вааранди, Оскар Сепре, Вильгельмине Клементи, Пээтер Лемпо, Альма Ваарман, Вальтер Каавер (в Выру) и другие.
Настроение молодежи того времени хорошо отразил съезд учащихся средних школ. Он проходил в Вильянди в 1921 году, был очень многолюдным. Организаторами съезда выступили кружки учеников старших классов средних школ. Радикально настроенные участники съезда захватили инициативу в свои руки и превратили съезд в трибуну против милитаризма, белого террора и шовинизма.
Я тоже принимал в нем участие, хотя еще не примыкал ни к какой группе. На съезде заметно выделялась левая группа, она задавала тон. Здесь я впервые увидел будущего деятеля рабочего движения Вальтера Каавера, тогда ученика средней школы города Выру. На вид это был типичный интеллигент. Он был в пенсне, которое часто поправлял привычным жестом. Каавер произнес на съезде захватившую всех своим юным задором речь. Это был настоящий фейерверк слов. Хотя я в то время не был политически развитым, но все же понял, что в его речи больше хлесткой критики, чем глубокого анализа. Вальтер Каавер изобличал буржуазию в невежестве, тупоумии и прочих подобных вещах. Все зто говорилось очень темпераментно, создавало на съезде соответствующую атмосферу.
Когда Оскар Лооритс, студент-филолог из Тарту, разразился шовинистической речью, смысл которой сводился к тому, что надо идти на помощь «финским братьям» в их борьбе против красных, зто вызвало такую бурю негодования, что оратора как ветром сдуло. Его предложения даже не были поставлены на голосование.
Съезд учащихся средних школ вызвал широкий отклик во всей Эстонии. В архивах сохранились материалы расследования, учиненного буржуазными властями в связи со съездом. В них довольно точно передано содержание первого реферата — о трудовой школе, с которым выступил Иоханнес Раудсепп, воспитанник Таллинской учительской семинарии. Он квалифицируется как от начала до конца «агитационная подстрекательская речь, призывающая к подрыву существующего порядка образования». О реферате по введению трудовой школы сказано, что ничего конкретного он не содержал, но усиленно рекомендовал молодым слушателям «брать пример со школ России», автор реферата характеризуется как почитатель «занаровских товарищей», что он сам оттуда и теперь стремится вернуться назад. Трудно поверить, утверждается в этих материалах, что Раудсепп является воспитанником учительской семинарии. В доследовании подчеркивалось: «Особенно бросались в глаза воспитанники Таллинской учительской семинарии Тутть и Таальман, которые при каждом удобном случае высказывали свою любовь к России».[8]
К сожалению, мне не удалось найти весь отчет, составленный по итогам расследования о Вильяндиском съезде учащихся, но и приведенного достаточно, чтобы понять, какой отклик имел он в кругах министерства народного просвещения того времени.
Между прочим, после съезда был допрошен тогда и я. Какой-то деятель министерства просвещения пытался узнать, не являлся ли я одним из организаторов съезда, не пел ли я «Интернационал». На вопрос о моем отношении к «радикальным выступлениям» на съезде я ответил, что являюсь противником войны и согласен с теми, кто высказывал подобные же мысли.
Эти свои антивоенные взгляды я изложил тогда же в своем первом открытом литературном выступлении на страницах журнала прогрессивных писателей «Тарапита». В пятом номере журнала за 1922 год была помещена моя статья «Еще о кризисе молодежи (письмо учащихся)».
Привожу ее текст в несколько сокращенном виде.
«После Вильяндиского съезда во всей печати появились статьи о нашем молодежном движении и молодежи вообще. Авторы, главным образом, обвиняли. С одной стороны, они обвиняли молодежь в моральной распущенности, в грубости, пьянстве, с другой стороны, — в отсутствии духовных интересов, в духовном банкротстве. Но ни один из обвинителей не взял на себя труд вскрыть причины, вызывающие указанные явления. А если кто и пытался найти причины, то видел их лишь во „влиянии России“ и в „левых учителях“. Из такой постановки вопроса следовала тенденция: кризис молодежи можно с успехом использовать в межпартийной политической борьбе.
Кто хоть сколько-нибудь наблюдал за нашим молодежным движением, очевидно, заметил, что его направление за последнее время изменилось. В 1917–1919 годах главное место занимали в нем литература,
