«Силленберг, Йох — 41 день, 7,5 месяца; Шер — 23 дня, 5 месяцев; Вите — 12 дней, 4 месяца; Кулль — 10 дней, 2 месяца; Бауман — 14 дней, 3 месяца; Тульп — 57 дней, 5 месяцев; Ральф Пика — 24 дня, 11,5 месяца; Китсинг — 42 дня, 7 месяцев; Эрлих — 73 дня, 7 месяцев; Рейнштейн — 40 дней, 2 месяца; Рандорф — 17 дней, 12 месяцев; Аксель — 33 дня, 11,5 месяца».
А вот сведения за 1931 год. «37-я камера. Ойнас, Мюльберг, Кэппер, Борн, Апперсон — каждый по 6 месяцев лишения прав; Штамм — 12 дней, 6 месяцев; Сейн — 20 дней, 6 месяцев; Буш — 14 дней, 8 месяцев; Ханзен — 12 дней, 8 месяцев; Юргенсон — 974 месяца, Камберг — 6,5 месяца, Мурро — 8,5 месяца, Сеавере — 14 дней, 4 месяца; Типман — 8 дней, 6,5 месяца, в том числе 6 месяцев коллективного наказания всей камере.
35-я камера: Георг Абельс — 14 дней, 7,5 месяца; Мете — 10 дней, 7 месяцев; Прульян — 38 дней, 8 месяцев; Тыниссон — 12 дней, 9 месяцев; Лейман — 8,5 месяца; Йентсон — 8,5 месяца; Тиннори — 8,5 месяца плюс 3 дня; Роотси — 8,5 месяца; Pea — 3 дня, 9 месяцев; Мадаль — 10 дней, 9,5 месяца; Вольдемар Аллик — 12 дней, 8,5 месяца; Борис Кумм — 39 дней, 12 месяцев; Пеетрее — 7 дней, 7,5 месяца; Мяэматть — 6 дней, 12 месяцев, в том числе 8,5 месяца коллективного наказания всей камере.
39-я камера: Роотс — 7 дней, 5 месяцев; Саат — 10 дней, 7 месяцев; К. Паук — 7 дней, 11 ? месяца; Рейнсон — 7 дней, 13 месяцев; Антон — 10 дней, 12'Д месяца; Пообус — 28 дней, 11 ? месяца; Оравас — 3 дня, З? месяца; Куульберг — 6 месяцев; Муй — 10 дней, 11? месяца; Веймер — 65 дней, 16 месяцев; Аллик Хендрик — 14 дней, 11? месяца; Томинг — 3 дня, 6,5 месяца; Цильмер — 12 дней, 8 ? месяца, в том числе 1074 месяца всей камере».[22]
Надо сказать «сводка» составлена точно: я действительно просидел в 1931 году 65 дней в карцере, на 16 месяцев меня лишили «прав», то есть запретили читать, писать родным, не давали свиданий с близкими и т. д.
В Эстонии в тот период насчитывалось 12 тюрем. Число томившихся в них политзаключенных не было постоянным. В 1926–1927 годах их было 466, в том числе в Таллине: в Центральной тюрьме — 235, в «Сирина» — 70, в подследственной тюрьме — 15; в Валга — 17, в Пярну — 45, в Тарту — 44, в Нарве — 8, в Курессааре — 6, в Харку — 9, в Раквере — 5, в Вильянди — 12.[23]
Наиболее жестокий, прямо-таки террористический режим царил в Центральной тюрьме. Здесь «черные» зверски избили коммуниста Александра Каазика. Ему насильно сбрили бороду, что якобы вызывалось необходимостью установить его личность. Несмотря на все мучения, Каазика ничего не сказал. Я короткое время сидел с ним на улице Вене, в подследственной тюрьме, Каазик отбывал срок — 8 лет каторжных работ — в камере того отделения, где находились тяжкие преступники. Камера маленькая, на 7–8 человек. В этой же камере был еще Круузамяэ, обвинявшийся в устройстве побега из тюрьмы политзаключенным женщинам.[24]
Сырость и холод. Пища скверная. За малейшее возражение сажают в карцер, часть которых вообще не отапливается. Обычная тюремная одежда при отправке заключенных в карцер заменяется тряпьем.
Свидание с родными разрешалось шесть раз в год. Это, конечно, при условии, если заключенный не наказан лишением права на свидание, а это делалось, как уже указывалось выше, весьма часто. Кстати, разговаривали заключенные с родными через двойную решетку, между которыми прохаживался надзиратель, зорко следивший, чтобы заключенному ничего не передавалось. Иногда же стоял надзиратель прямо за его спиной.
Приведу строки из одного письма, посланного нелегально 1 сентября 1931 года на имя Александра Круузамяэ в СССР.
Его автор, узница такой же тюрьмы, только в Вильянди, писала:
«Пользуюсь случаем, чтобы сообщить тебе в двух словах кое-какие новости о нашем „каменном пароходе“. Во-первых, сообщаю, что твоего „бизона“ на суповое мясо получила. Но того журнала, о котором ты упоминаешь в письме, я не видела и о нем ничего не слышала. Если бы задержали, мне бы сообщили. Очевидно, по дороге пропал. У нас задерживают все политические журналы и книги, а также все книги и журналы, которые рассказывают о достижениях социалистического строительства в Советском Союзе. „Технический раэбор“ по некоторым отраслям проходит, а общие итоги о достижениях и успехах строго запрещены. Например, журнал „Наука и техника“ проходит. В Таллине некоторые его получают. Но те номера, где несколько больше говорится об успехах, мы не видим. Исходя из этого, ты сам можешь ориентироваться, когда собираешься что-нибудь послать. В мае я была в Таллине в больнице; я впервые посетила это заведение — „повезло“. В это время там находилась и Лонни Вельс, с которой я лежала в одной палате. Ее совсем свалил ревматизм. На носилках принесли в больницу. Еще была там Лийза Прикс и из тартуских — Цильмер и Борн, ты, наверное, помнишь их. Пребывание в больнице превратилось для меня в приятное событие.
Сижу в одиночке уже 15 месяцев. Во время прогулки видела целый легион старых приятелей, как-то: Сепре, Тульпа, Аллика, Кээрдо, Веймера, Резева и др. Ребята что быки, ничего не сделалось. Бледнее и худее стали, но ног не волочат, и настроение у всех хорошее и революционное. Последнему удивляться нечего. Порядок там страшно строгий, по 30 дней заключенные проводят „на зеленой лужайке“ (имеется в виду карцер. —
Прошлой осенью от разрыва сердца умер Мартин Нурк, помнишь его по семинарии? В 1924 году ему дали пожизненную за листовки. Будем надеяться, что больше урожая им не собрать и мы поменяемся ролями! Но довольно о наших делах, расскажи лучше, как твои дела. Выполнил ли на сто процентов план сева и урожая? Я уже в прошлый раз спрашивала о подробностях, касающихся твоего имения, но ты в ответ ни звука, не будь же таким ленивым. Передай привет нашей молодежи. Есть ли у вас там ячейка МОПРе, привет от меня и ей. Ах да, нас сейчас здесь в Мульгимаа четыре души: трое мужчин и я. Трое уже второй год сидят в одиночке. А вообще-то здесь ничего, не так жестоко преследуют, как в Таллине. Желаю тебе здоровья и сил».[25]
В 30-х годах начальником главного тюремного управления был назначен некто Пресс. Фамилия соответствовала его призванию и характеру. Он прямо заявил политзаключенным, что намерен сломить им хребет и для осуществления своего плана введет новую «систему воспитания». Теперь белый террор стал еще более жестоким. В систему вошли долговременные наказания, в результате отдельные заключенные месяцами сидели в карцере, а целые камеры на многие месяцы лишались всех прав. Этим Пресс надеялся сломить политических заключенных и духовно, и физически. Первой жертвой стал Адольф Цильмер. Он заболел туберкулезом, лечения же, кроме карцера и голода, не было, поэтому он сгорел довольно быстро.
Жертвой суровейших тюремных условий стал и упоминавшийся Мартин Нурк. О его судьбе следует рассказать особо. Выходец из пролетарской семьи, воспитанник Таллинской семинарии, он был схвачен накануне декабрьского восстания в тот момент, когда распространял листовки. Его предали военно-полевому суду на том основании, что он имел при себе оружие. Хотя «оружием» этим был обыкновенный перочинный нож, военно-полевой суд в полном соответствии со всеми законами «демократического» государства приговорил Мартина Нурка к смерти. Но поскольку Мартин, был несовершеннолетний, смертный приговор ему заменили пожизненной каторгой. Ее Мартин Нурк и отбывал главным образом в пятом отделении таллинской Центральной тюрьмы вместе с другими пожизненными заключенными.
Никто не знал, что у Мартина Нурка больное сердце. А сам он не любил говорить о болезнях и горестях. Он почти все время сидел, уткнувшись в книгу, а если к кому и обращался, то чаще всего с какой- нибудь математической задачей, которая у него не выходила, или по другому вопросу из области науки. Нурк пристально следил по газетам за политической обстановкой и участвовал в ее обсуждении, при этом он всегда реально оценивал действительность, учитывал все конкретные факты и на их основе делал выводы. Его не увлекали прогнозы людей с богатой фантазией, таких, как Андрей Мурро или кто-нибудь другой, он, скорее, присоединялся к тем, кто исходил не из желаемого, а из действительного. Но, возможно, это обусловливалось и тем, что он чувствовал себя в области политики еще не совсем уверенно, а в
