Только ты и я

– Да ну их, не стоит, ребятня развлекается. Поехали лучше, Эмми ждет. И останавливаться здесь нельзя.

– Я быстро. – Рудольф уже открыл дверцу. – Поезжай, подожди меня в переулке. Я только на минутку.

Он сам не знал, что хотел увидеть. Эти митинги против войны в Ираке они с ребятами смотрели по телевизору там, но теперь все было совсем рядом. Он смотрел на двух мальчишек, разворачивающих плакат. Ну эти-то точно пороху не нюхали. Что там у них написано? Позор парламенту? Премьер министр – подпевала Америки?

Несколько человек хором принялись выкрикивать свои лозунги. Краем глаза Рудольф заметил, что к ним спешат защитники правопорядка в касках. Кто-то крикнул в рупор, призывая разойтись. Толпа немного поредела, но самые активные принялись выкрикивать в ответ ругательства. Вот дурачки, думал Рудольф с жалостливой симпатией. Разве они могут чего-нибудь добиться? Это так – желание пошуметь, побравировать. Когда-то он и сам был такой. Сейчас ему казалось, что он старше их на много лет.

Полицейские принялись оттеснять молодежь от решетки, самых агрессивных уже тащили к автобусам. Какая-то девчонка в ярко-красной куртке, что-то выкрикнув, перебросила через чугунную ограду помятую воинскую каску. Вот этого полиция явно не одобрит. К ней уже бежали «бобби» и какой-то тип в штатском. Эта дуреха сейчас загремит в участок!

Девушка куда-то исчезла, но вдруг вынырнула совсем рядом с Рудольфом. Раздались свистки. Она явно собиралась скрыться в переулке, на углу которого он стоял, и не знала, что там как раз припаркован автобус с полицейскими. И тут Рудольфа словно что-то толкнуло в спину.

– Нет, не туда! Быстрее, у меня здесь машина!

Он схватил ее за руку, и она, даже не подумав сопротивляться, словно сразу угадав в нем защитника, побежала с ним. С первых же шагов правую ногу Руди пронзила острая боль, так что он охнул. Он и забыл про рану, а бегать давно не приходилось. Руди с трудом пробежал метров сто и остановился, но девушка, удивленно взглянув на него, потянула его за руку.

– Что, подвернул ногу? Ну где твоя машина? Мне в самом деле не мешает убраться отсюда.

Рудольф растерянно огляделся. Серого «ситроена» Джона нигде не было видно. Куда он подевался, неужели проехал дальше, на Пикадилли?

– Эй! А ну-ка стой! – вдруг раздалось за их спинами повелительное.

Девушка резко дернула Рудольфа за руку и потащила за угол какого-то дома. Руди, стиснув зубы, побежал за ней, чувствуя себя младшим школьником, убегающим от воспитателя. Они прошмыгнули в узкий проход между домами и вынырнули на Стрэнде. Напротив красовалась вывеска паба.

– Туда! – крикнула девушка, и они пересекли улицу и, замедлив шаг, вошли в заведение. Перед входом она оглянулась и пробормотала: – Все чисто. Но на всякий случай… – И, стянув с себя красную куртку, скатала ее в валик. – Слишком заметная.

Они сели на свободную скамью в самой глубине полутемного зала, тяжело дыша. Рудольфу хотелось помассировать как следует ногу, но не слишком улыбалось выглядеть инвалидом перед этой девушкой.

– Два пива, – сказал он подошедшему официанту.

Девушка помахала в воздухе рукой.

– Потеряла перчатку! – На второй руке красовалась зеленая вязаная перчатка. – Уже третья пара в этом году! Просто беда с ними! – Она вздохнула и посмотрела на Рудольфа.

Он тоже наконец-то рассмотрел свою то ли спасительницу, то ли спасенную. Она была довольно мала ростом, но не казалась хрупкой. Бледное овальное лицо с мелкими веснушками, как у всех рыжеволосых женщин. Впрочем, ее волосы были скорее каштановыми и кудрявились вокруг лица темным облачком. Эти волосы вызвали в нем желание потрогать их, ощутить, какие они на ощупь – наверняка мягкие, словно мох. Глаза были темно-карие и очень яркие.

– Я тебя не видела прежде на митингах, – сказала она с дружелюбной улыбкой. – Ты, наверное, просто мимо проходил?

– Ты разве помнишь всех, кто бывает на митингах? – удивился он.

– Лично конечно нет, но в лицо помню почти всех. Тебя как зовут?

У нее был довольно низкий для такой маленькой женщины голос. Ему понравилось, что она говорила не модной скороговоркой, а произносила слова четко и не слишком торопливо. От этого ее речь казалась исполненной какого-то внутреннего значения.

– Рудольф… можно Руди, – добавил он.

Руди со школы, где его дразнили Бошем, терпеть не мог свое полное имя, уж чересчур немецкое.

И, конечно, она тут же спросила:

– Ты немец?

– Дедушкина семья перед Второй мировой войной бежала от Гитлера в Англию, и здесь осталась, – пояснил он. – Они стали настоящими англичанами, но меня почему-то назвали в честь немецкого прадеда. Он был очень известным музыкантом.

– А я Мишель. Мои родители обожали и обожают «Битлз». Для них другие группы просто не существуют. – Она жадно припала темно-розовыми сухими губами к пене принесенного пива.

Рудольф тоже отпил из своего бокала. Эта новая знакомая была довольно милой, и ему вдруг показалось очень приятным сидеть вот так, в тишине полупустого паба, и слушать ее болтовню.

– Ненавижу эту войну! – воскликнула она вдруг с ожесточением. – Бедные парни должны воевать и умирать ни за что, просто позор. И презираю тех, кто идет туда добровольно, – прибавила она, и ее милое личико исказила гримаса отвращения. – Идиоты, ищущие острых ощущений. Шли бы лучше в пожарные.

– Ну… у людей бывают разные обстоятельства… – Руди пожал плечами и вдруг решил, что, пожалуй, склонен согласиться с ней. Ну разве он не повел себя из-за Беллы, как самый последний идиот? Ему, теперешнему, это было ясно как божий день. – Но считается, что война пробуждает лучшее, что есть в человеке, – проговорил он. – Чувство товарищества, самопожертвование… Это в какой-то мере оправдывает войны.

– Чушь, война пробуждает только самое худшее в человеке! – воскликнула она убежденно. – Войну ничто не может оправдать, тем более такую, как эта. Она пробуждает в людях только их самые дикие дремлющие инстинкты. Я не выношу никакого насилия – к людям или к животным – все равно.

Обычно Мишель могла долго и ожесточенно спорить на эту тему с теми, кто считал иначе, но сейчас ее пыл почему-то быстро остыл. У парня, сидевшего напротив, было такое приятное лицо… Мишель медленно допила свое пиво, рассматривая из-под ресниц собеседника. Сначала ей показалось, что он постарше нее, но теперь она видела, что они почти ровесники. Одет обыкновенно – в куртку и джинсы. Темные волосы падают на высокий лоб, густые брови сдвинуты у переносицы, прямой нос, твердая линия губ… да, пожалуй, он очень даже недурен собой. Правда его не назовешь красивым, как Винса с его амурной внешностью, но на его лицо хочется смотреть – оно приковывало взгляд. Чем-то он отличался от всех мужчин, каких она знала, – только вот Мишель не могла определить, чем именно. Какие у него задумчивые глаза… И длинные и сильные пальцы с изящной формой ногтей – может быть, он тоже музыкант, как его прадедушка?

– Спасибо за помощь, – сказала она и украдкой посмотрела на свои часики – с циферблатом в цветочках и фигурными стрелками. Эти часы папа подарил ей на десять лет, они до сих пор шли исправно, и Мишель не собиралась с ними расставаться. – Мне, знаешь ли, никак нельзя попадать в полицию. Из-за отца. Отлично было посидеть тут, но я, к сожалению, очень тороплюсь. – Она положила на стол монетку и протянула ему через стол руку. – Пока, Руди.

Ладонь показалась ему очень горячей. Мишель поднялась, глядя на него дружелюбно, но рассеянно. Рудольф тоже встал и положил на столик две монеты. Ему вдруг показалось странным, что она вот так сейчас уйдет. Когда он это представил, внутри появилось сосущее чувство пустоты. Раз их свел случай и они так удачно познакомились, зачем же упускать эту девушку? Почему бы не продлить знакомство? И с решимостью бывалого воина он сказал:

– Когда я тебя увижу снова?

Она несколько секунд задумчиво смотрела на него своими яркими темными глазами, и он уже собрался услышать что-нибудь вроде: «Это вовсе не обязательно». Лучше было бы прямо попросить у нее телефон.