правда жизни. Обычно задрапированная человеческая фигура – это фигура скрытая. И чаще всего она неестественна, нереалистична. А скульптору да и искусству в целом нечего скрывать.
Буше и Малларме ждали ответного взрыва со стороны Гамбетты, но Гамбетта, хотя и покраснел, ответил спокойно:
– Нельзя ли нам с Антоненом Прустом взглянуть на ваши работы? Скажем, в следующее воскресенье?
– Конечно, мосье, – сказал Огюст успокаиваясь. – Но моя мастерская весьма неприглядна – холодная, сырая, тесная.
– Нас интересуют только ваши работы, – сказал Гамбетта. – А потом мы можем продолжить беседу об обнаженной натуре.
– А дверь – надо мне о ней думать? – спросил Огюст.
Гамбетта заколебался, а потом сказал:
– Давайте подождем и посмотрим, до чего мы договоримся в воскресенье.
Гамбетта ушел под руку с мосье Шарпантье и в сопровождении Пруста, Малларме и Буше.
Огюст прошелся по залу, не зная, верить ему или не верить, и вдруг увидел Мадлен Бюфе в оранжерее у входа в гостиную.
Она поманила его и, когда он подошел, улыбнулась и сказала:
– Этот Гюго упрям как баран, еле отделалась.
Огюст рассмеялся:
– Какая дерзость!
– Избавиться от великого человека? Только подумайте, он пытался ущипнуть меня за ногу под столом! Но у меня к вам дело серьезное.
– Какое именно?
Мадлен еще больше понизила голос:
– Вы делаете бюсты?
– Не часто. Не мой жанр. Я не умею льстить.
– А сколько надо времени на бюст?
– Такой, чтобы вы остались довольны? Да, наверное, несколько месяцев.
– А чтобы вы были довольны?
– Тогда год.
– А нельзя поторопиться и сделать за месяц?
– Я не умею торопиться. Это не пьеска Сарду, которую можно поставить за неделю.
– Вы очень злой. Гюго мне во всем подчиняется, а вы отказываете.
– И Гюго согласился написать что-нибудь для вас?
– Сказал, что напишет поэму. Он был очень любезен, очень. И все говорил о себе. Битый час, наверное. А вы о себе – ни слова.
– Никто не дает мне такой возможности. Разве что Гамбетта.
– Он обещал вам заказ?
– Откуда вы знаете?
– А иначе зачем ему с вами говорить?
– Мадемуазель, а вы циник.
– Меня зовут Мадлен. А самый большой циник из всех – вы. Ни от кого не ждете добра, даже от меня.
– И все-таки я бы хотел сделать бюст Гюго. У него необыкновенная голова.
– Так и должно быть. Гюго, без сомнения, сейчас величайший человек во Франции.
– Для меня это не главное. Меня заинтересовала голова.
Мадлен улыбнулась. Она поглядела на суровое лицо Огюста, его упрямый подбородок, вспомнила то свирепое выражение, которое появилось у него, когда он рассердился, и подумала, что с точки зрения скульптора он куда более интересная модель, чем Гюго. И как одержим он своей работой! Она стала серьезной и сказала:
– Я заметила, что до сих пор вы не лепили женщин.
– Нет, лепил, но ни одна не вышла по-настоящему. Но я еще буду их лепить, и не каких-нибудь там святых дев.
– Вам нужна натурщица?
– На одну-то неделю? Нет, благодарю вас.
– Я серьезно, Огюст Роден.
