Он видел мягкие очертания ее груди под тонкой ночной рубашкой, то что обычно скрывала строгая одежда Мари.
– Ты ведь хочешь стать художником, правда? – тихо спросила Мари.
Ее прямота испугала его. Папа насупился, Мама шептала молитвы, но Мари была совершенно спокойна.
– Да, – ответил он, – художником, будь у меня только краски.
Папа закричал:
– У меня нет денег на такую ерунду! – Конечно, нет, – согласился Огюст.
– Конечно, нет, – передразнил Папа. – И это все, что ты можешь сказать?
Огюст покорно пожал плечами. Он знал, что денег на такую роскошь не было. Тетя Тереза попыталась «одолжить» краски у Дроллинга, но пока ей не везло: Дроллинг их прятал. И все же Мари удалось отвлечь их внимание от обнаженной фигуры. Если бы они пошли спать, он бы закончил рисунок. Не будь Мари его сестрой… Нет, это нехорошо, да, кроме того, она слишком худенькая, слишком молодая, чтобы заменить ему натурщицу.
– Уж поздно. Пора ложиться. Спокойной ночи, милый, – сказала Мама.
Огюст погасил керосиновую лампу, подождал, пока не раздался Папин храп, зажег свечу и вновь принялся за работу. Пламя свечи прыгало, и воск капал на бумагу, но в конце концов ему удалось дорисовать шею и плечи. Он принялся было за руки, как услышал рядом:
– Ш-ш… – Это была Мари, она улыбнулась и прошептала:-А, Венера Милосская[10], – и показала на безрукую фигуру.
Огюст, пойманный на месте преступления, уже не пытался спрятать рисунок.
Мари внимательно изучила его и сказала:
– Совсем как в жизни. Кто это?
– Натурщица из вечернего класса. А вообще работает прислугой.
– Она была совсем без одежды? – Голос Мари чуть заметно дрогнул.
– Да, обнаженная. Все художники обязаны изучать человеческую фигуру.
– А Барнувен в твоем классе?
– Да. Сегодня вечером он сидел со мной рядом.
– И ему это нравится?
– Всем студентам нравится. Когда привыкают. Мари, теперь прошла мода рисовать мадонн.
– Сколько тебе нужно на краски?
– Пять франков. На коробку с основными цветами. Мари, тебе нравится Барнувен?
Неуверенная улыбка промельнула на ее губах.
– Как ты думаешь, я ему нравлюсь?
– Он влюблен в искусство. Как и все мы, – сказал Огюст, вдруг почувствовав неизвестную ему дотоле гордость.
– Да, конечно.
Уж не смеется ли над ним Мари?
– Как хорошо, что ты не нарисовал ее с прямой спиной, ведь ни у кого нет прямой спины. Мне ее спина нравится.
– Она у нее такая и была.
– Ты не смущайся.
– Но я еще не закончил.
– Успеешь. И, пожалуйста, не спорь ни с кем, особенно с Барнувеном.
– Мы с ним друзья. Он познакомил меня со своими товарищами, настоящими художниками.
Мари заговорщически улыбнулась, теперь у них была общая тайна, и когда Огюст вновь принялся за рисование, сунула ему пятифранковую монету и сказала, что пора спать, уже за полночь. Папа обнаружит, что он еще не в кровати, и сильно рассердится. Огюст кивнул, и Мари быстро поцеловала его и ушла, а он продолжал работать с таким рвением, словно это была его последняя возможность.
Глава IV
Следующие несколько месяцев все шло по заведенному распорядку: по утрам классы в Малой школе. Во второй половине дня поощрялось посещение Лувра, чтобы изучать и копировать рисунки и гравюры Микеланджело и Рембрандта, знакомиться с другими мастерами. Два вечера в неделю посвящалось рисованию обнаженной натуры.
Огюст был очарован Лувром – новый мир открывался перед его жадным взором. Фантен-Латур говорил:
«Лувр – величайшая из всех школ». И завороженный Огюст соглашался, потому что впервые видел подлинники Леонардо, Тициана, Рафаэля, Рубенса, Рембрандта и Микеланджело и был в восторге оттого, что мог выбирать мастеров на свой собственный вкус. Обширные галереи были полны картин, которые ему нравились. У Огюста глаза, разбегались. Привлекали и «Данте и Вергилий» Делакруа
