Огюст проводил его до дверей и подождал, пока подъехал экипаж; он и не заметил, что президент тоже покидает выставку и Пруст хочет, чтобы Огюст с ним попрощался. Пообещав Лекоку посетить его сразу после закрытия выставки, он стоял у дверей и задумчиво смотрел ему вслед, когда подошел Пруст и упрекнул за невнимание к высокому гостю.
– Невнимание? – Огюст возмутился. – Он первый был невежлив со мной.
– Все это не важно, – перебил его Моне, – ведь Карно, что бы вы ни говорили, Пруст, не собирается ничего у нас покупать. Пойдемте, друзья решили отметить открытие выставки.
«Друзьями» оказались спокойный Ренуар, робкий Сезанн и высокомерный Дега, который намеренно не обращал внимания на Каррьера, – тот молча сидел рядом с Буше и Прустом, видимо, приглашенным уже напоследок.
– Одни художники, – сказал Моне Огюсту. – Кроме Пруста.
– Спасибо, – ехидно произнес Пруст, но не ушел, как, видимо, надеялся Моне.
Когда Огюст пробормотал, что выставка не удалась, пожалуй, даже провалилась – очень немногие из гостей по-настоящему осмотрели ее, – Пруст воскликнул:
– Провалилась? Да ведь выставка привлекла самых именитых людей, чего не было уже многие годы! Вы перещеголяли Салон, о вас с Моне говорит весь Париж. Эта выставка – событие. Манеры мне ваши не нравятся, Роден, но у меня для вас радостная новость.
– Какая? – Огюст приготовился к очередной неприятности.
– Вас собираются наградить орденом Почетного легиона.
Пораженный, Огюст мог только произнести: – Как и Мане.
– Да. Но мы хотим заручиться вашим согласием. Будет неудобно, если вы откажетесь после того, как мы приложили столько усилий. Вы тоже будете представлены, Моне, – сказал Пруст.
– Я отказываюсь, – сказал Моне, – как заметил Мане: уже слишком поздно.
– И все же Мане принял награду, – сказал Пруст.
– Мане умирал. Нет, я откажусь, если мне предложат, – ответил Моне.
Сезанн поспешно проговорил:
– Я бы на вашем месте принял орден, мосье Роден.
Огюст был удивлен, что Сезанн так мечтает получить эту официальную награду; художник считался затворником.
– Это официальное признание – награда за всю ту борьбу, которую вам пришлось вести, – сказал Сезанн. – А как быть с Ренуаром, Пруст? Его кандидатуру тоже надо выдвинуть.
– Он будет выдвинут. Но это придется сделать департаменту коммерции, чтобы избежать придирок Института. Если, конечно, Ренуар согласится.
– Я согласен, – улыбнулся Ренуар. – Я не так горд, как Моне.
– А вы, Роден? – спросил Пруст. – Мы собираемся после закрытия выставки показать ваши произведения и Моне на Всемирной, как лучшие образцы современного французского искусства.
– Итак, я теперь французский скульптор? И не считаюсь непристойным?
– Вы первый скульптор Парижа.
– Конечно, – сказал Дега. – Теперь это признано официально. – Он гневно посмотрел на Пруста. – Я бы не принял красной ленты даже из рук самого папы римского. Что ни говорите, Пруст, а от этого пахнет Салоном. Страсть к официальному признанию – болезнь, которая погубит всех нас, если мы ею заразимся.
– А я бы принял, – мягко сказал Каррьер. – Это большая честь. И самое главное, Огюст, вы ее заслужили.
– Спасибо, друг мой. И вам, Сезанн. Вы тоже удостоитесь этой награды!
Каррьер пожал плечами, а Сезанн выпалил:
– Нет, где уж мне, решат, что это уж слишком. Но хотелось бы, чтобы и меня хоть раз официально признали. Дать им почувствовать, что я еще существую.
Буше спросил Пруста:
– А Дега?
– Он отказывался несколько раз. Дега огрызнулся:
– Я отказался наотрез. Роден, вы предатель.
– Я не напрашивался. Почему вы не вините Пруста?
– Потому что разбогатеете теперь вы, а не кто-нибудь другой.
Огюст покраснел и сказал:
– Пока я по-прежнему беден.
Г лава XXXIII
1
Награждение Огюста обрадовало Камиллу, но мира не принесло, поскольку не она, а Роза пришила
