– Я скопила немного. Из тех, что ты давал на хозяйство. Если нужно…
– Сколько?
Лицо ее прояснилось.
– Пятьсот франков.
Он снисходительно улыбнулся.
– Это пустяк по сравнению с тем, что мне надо.
– Но раньше этих денег хватало на несколько месяцев.
– У меня много мастерских, много расходов, много… – Он оборвал себя; что толку, она никогда ничего не понимала и не поймет.
Но Роза считала, что, отклоняя ее великодушный жест, ее заботу и любовь, он ведет себя как эгоист. Не успела она это сказать, как он повернулся уходить.
– Ты куда? – крикнула она.
– Как тебе удалось скопить пятьсот франков? Ведь нужно на хозяйство. – Теперь он тоже проявлял подозрительность.
– Я экономлю. Ты собираешься ехать к ней?
– Я запретил тебе упоминать ее.
Роза побледнела, но не могла остановиться.
– Я слышала, что мадемуазель все еще красива.
– Ты ничего не понимаешь, – сердито сказал он. – Я понимаю, что ты предпочитаешь ее, – печально сказала Роза.
– Ты не понимаешь, что мне надо.
– Ей бывает одиноко?
Огюст промолчал, и Роза сказала:
– Должно быть, да. Ты ведь там тоже не всегда.
Он заговорил о другом:
– Откуда ты знаешь об Обществе?
– Все говорят об этом.
– А о Дрейфусе?
– Он бедняга. Как ты думаешь, Огюст, он виноват?
– Откуда мне знать? Я не политик!
– Не сердись. Я не принимаю ничью сторону.
– Так же, как и я, но в этом-то и есть мое несчастье. Лучше бы я принял чью-нибудь сторону.
– Тебе трудно пришлось, правда?
Он не нуждался в ее сочувствии, он сознавал свою вину, и это было ему неприятно. Огюст решил поднять вопрос, который задевал за живое:
– Все спорили о «Бальзаке», кроме твоего сына. Я не вижу его уже несколько недель. Где он пропадает?
Роза покраснела. Она не знала, куда исчез маленький Огюст; сын перестал появляться в мастерской вскоре после того, как Общество отвергло памятник. Он пришел к ней за деньгами, и она дала ему пятьдесят франков, не больше, чтобы быть уверенной, что он вернется, когда их потратит. Ее встревожил его обтрепанный вид и запах винного перегара, но она не смела упрекать – боялась, что он больше не придет. И все-таки он не вернулся, хотя с тех пор прошел уже целый месяц.
– Я переживаю самое тяжелое время, а тут еще это огорчение. Порой я начинаю думать – лучше бы нам вовсе не иметь сына.
Роза не соглашалась. Она знала недостатки сына, он уже ничем не мог ее удивить, но ведь это ее ребенок, ее и Огюста. Как у Огюста язык поворачивается? Она знала, что сын способен совершать непонятные, подчас ужасные поступки, но ведь и Огюст тоже не святой.
– Он, должно быть, обиделся, что ты не доверяешь ему, – сказала она.
– Обиделся? – Огюст горько рассмеялся. – А меня он не обижает? Как можно доверять человеку, если на него нельзя положиться? Я напрасно просил его вернуться в мастерскую. Во время неприятностей с «Бальзаком» он меня не поддержал. Повторяю, лучше бы у нас не было сына.
Роза молча отвернулась. Не было больше сил спорить с ним. Он вызывал в ней отвращение. Даже работа его показалась ей вдруг отвратительной. Ей все безразлично, хочется только одного – покоя.
Но Огюст не мог видеть Розу такой опечаленной. Она неправа в отношении Камиллы, твердил он себе, а он в отношении сына прав. И хотя Роза его не понимает, она всегда была ему другом, и он благодарен ей за это. Она направилась по дорожке, прочь от «Бальзака», но Огюст схватил ее за руку и спросил:
– Разве он похож на чудовище?
– Он похож на Родена! – испуганно выпалила Роза.
