грехов, у нее началась агония. Терзаясь от боли, она что-то бессвязно бормотала. Вольфганг разбирал слова: «Вольферль… Леопольд… Наннерль…» Она силилась поднять от подушки голову, словно прислушиваясь к какой-то чудесной мелодии, но не могла. Вольфганг сжал Мамину руку, заговорил с ней, а она не ответила. Он приподнял Мамину голову, чтобы ей легче было говорить, но голова безжизненно упала на подушку, и внезапно Вольфганга охватил ужас. Он с плачем стал покрывать Маму поцелуями – она лежала недвижима. Тогда Вольфганг поднес к губам Мамы ручное зеркальце, которое она с гордостью провезла через всю Европу. Зеркальце не запотело.
Он упал на колени на холодный каменный пол и стал сквозь слезы молиться о спасении ее души, прося всевышнего о сострадании; бог милосерден и не может в этот момент не услышать его, и Вольфганг шептал:
– Боже милостивый, пусть ангелы твои отведут нашу дорогую Маму в твою светлую обитель.
Он вытер слезы и сделал то, что сделал бы на его месте Папа. Хотя было уже за полночь, Вольфганг написал два письма с намерением подготовить отца к страшному известию. Первое он адресовал аббату Буллингеру.
«3 июля.
Мой добрый друг! (Лишь Вам одному!)
Поплачьте со мной в этот самый прискорбный день моей жизни. Пишу в два часа ночи, чтобы сообщить, что моей матери – моей обожаемой Мамы – больше нет! Господь призвал ее к себе. В двадцать одну минуту одиннадцатого она покинула сей мир. Рядом с ней находился только я. Ничто не могло спасти ее; прекрасно понимая это, я покорился воле господней. Бог дал, бог и взял.
Сейчас я не могу описать Вам ее болезнь во всех подробностях, но убежден в том, что ей суждено было умереть – так ей, видно, написано на роду. Прошу Вас лишь об одном: окажите мне дружескую услугу, подготовьте отца к сей печальной вести. Я пишу ему с этой же почтой, но сообщаю лишь, что она тяжко больна, и буду ждать от него ответа, из которого увижу, как мне дальше действовать. Да поможет ему господь и да придаст силы. О дорогой друг мой, если бы Вы только знали, сколько за это время пережито! Лишь вера в бога помогла мне вынести столь страшную утрату!
Итак, добрый друг наш, прошу Вас, поддержите отца. Придумайте, что сказать; когда он узнает горестную правду, боюсь, как бы дух его не сломился. Вверяю Вам от всего сердца также и мою сестру. Пойдите к ним немедля, но ничего не говорите о смерти Мамы, а лишь подготовьте их. Поступайте по своему усмотрению, но прошу Вас, сделайте так, чтобы на голову мою не обрушилась новая беда. Утешьте моего любимого отца и дорогую сестру и, молю Вас, не медлите с ответом.
Благодарный Вам и покорный слуга
Вольфганг Амадей Моцарт».
Написать отцу Вольфгангу было еще труднее.
«Я вынужден сообщить Вам весьма неприятную и печальную весть, вот причина, по которой я так долго не отвечал на Ваше письмо от 11 июня. Моя любимая матушка серьезно больна, и неизвестно, что ждет нас впереди. Я положился на волю всевышнего и надеюсь, что Вы и любимая сестра последуете моему примеру. Лишь это приносит мне утешение теперь, после того как я усердно помолился господу, чтобы он сохранил жизнь и здоровье моей любимой матери. Если ей суждено будет выздороветь, я возблагодарю бога за его милосердие. Если нет – покорюсь воле господней и возрадуюсь тому, что он призвал ее к себе. Тем временем святой отец, которого я пригласил, совершил все, как положено по обряду, и теперь душа ее спокойна.
Не буду подробно писать о ее болезни, скажу только, что это, по-видимому, воспаление желудка, и, следовательно, болезнь незаразная. Поэтому за меня не волнуйтесь. Я здоров и сохраняю бодрость духа, насколько возможно при столь печальных обстоятельствах, и молюсь, чтобы и вы, мои любимые отец и сестра, пребывали в добром здравии, несмотря на услышанную от меня прискорбную весть; прошу вас не падать духом и беречь себя, помня обо мне. Шлю тысячу поцелуев, обнимаю и всем сердцем мечтаю быть рядом с Вами.
Ваш покорный и любящий сын».
Лишь один друг их семьи – Франсуа Эна – шел с Вольфгангом за Маминым гробом. Этот валторнист подружился с Папой еще в прошлые приезды Моцартов в Париж, и жена его, музыкальный издатель, выпустила в свое время «Скрипичную школу» Леопольда на французском языке.
Во время болезни Анны Марии Франсуа Эна часто заходил к Моцартам и каждый раз приносил Вольфгангу пищу и вино.
– Нужно поспешить с похоронами вашей дражайшей матушки, – сказал Вольфгангу этот маленький, подвижный, отнюдь не юный музыкант, – а то как иностранку ее могут похоронить в общей могиле с бедняками – попросту бросить в яму.
Мысль, что Мама может быть похоронена подобным образом, привела Вольфганга в ужас. Быть брошенным в землю неизвестно с кем – худшее унижение трудно себе даже представить. Неужели земля так негостеприимна! Нет, он не допустит над Мамой подобного надругательства.
– Если ее похоронят на кладбище святого Евстахия, могилу не ограбят, что нередко случается на других парижских кладбищах. Этим делом занимаются по большей части студенты-медики.
Поэтому все хлопоты по устройству похорон Вольфганг предоставил Эна. Но как больно сжалось его сердце, когда тело Мамы положили в маленький гроб! То ли она высохла за время болезни, то ли прежде казалась крупнее, чем была на самом деле… Вольфганг вдруг подумал: ему самому тоже, наверное, понадобится совсем небольшой гроб.
Он попросил Эна нанять экипаж и похоронные дроги, хотя пришлось одолжить на это луидор у Гримма. Барон принес извинения, что не сможет присутствовать на Маминых похоронах, – госпожа д'Эпинэ, сказал он, не совсем здорова, нельзя оставлять ее одну. Вольфганг сделал вид, будто ему все равно, на самом же деле его это очень обидело. Не только в Зальцбурге, но и в Вене, с горечью размышлял он, за Маминым гробом шло бы много друзей.
Он уставился на внушительный фасад церкви св. Евстахия и, чтобы удержаться от слез, стал пересчитывать украшавшие фасад греческие колонны, но сердце его разрывалось от горя. Когда гроб вносили в церковь, какой-то оборванец мочился тут же, прямо на улице. Выгребная яма рядом с церковью воняла так, словно ее не чистили многие годы, с того самого времени, когда Вольфганг бывал здесь еще ребенком, а на стене церкви он заметил желтый потек – здесь тоже явно не раз мочились.
На кладбище Вольфганг обнаружил могилу Рамо, и у него немного полегчало на душе – нет, не такое уж плохое он выбрал место для Мамы. На огромном памятнике он прочел золоченую надпись: «Жан-Батист Кольбер, министр финансов». В свое время этот вельможа добыл для Людовика XIV немалые деньги. Великолепие могилы повергло Вольфганга в уныние. Затем его внимание привлекла еще одна надпись: «Франсуа де Шеветт, генерал-лейтенант королевской армии, 1695-1769». Когда-то давным-давно Вольфганг играл для этого знатного господина.
Несколько человек, присутствующих в церкви, не обратили на похороны никакого внимания, слишком уж скромно хоронили. Все в этой церкви нагоняло на Вольфганга тоску: каменный пол, каменные стены, скудное освещение; когда отпевание кончилось, он с облегчением вышел наружу – солнечный свет заливал кладбище. Священник, совершивший последний обряд, спросил Вольфганга:
– Вы ближайший родственник мадам Моцарт?
– Да, я ее сын. Единственный сын.
– В таком случае, мсье, прошу вас расписаться в приходской книге.
Вольфганг внимательно прочел запись, чтобы удостовериться, не допущена ли ошибка: «4 июля 1778 года Анна Мария Пертль Моцарт, 57 лет от роду, жена Леопольда Моцарта, капельмейстера города Зальцбурга, умершая вчера на улице Гро Шенэ, была похоронена на кладбище в присутствии ее сына, Вольфганга Амадея Моцарта, и Франсуа Эна, друга семьи».
Он подписал просто: «Моцарт».
Эна поставил рядом свое имя, и Вольфганг помолился, чтобы бог принял Мамину душу. Но когда священник прочел скороговоркой последнее напутствие и гроб с Маминым телом опустили в землю среди совершенно чужих могил, Вольфганг подумал, что бог слишком далеко и вряд ли его услышит.
