– Придет время, и я смогу немного передохнуть. Вот получу заказ на оперу и все внимание отдам только ей.
– Нет, вы никогда не сможете сосредоточиться на чем-то одном. При всем желании не сможете. Это от вас не зависит.
– И все же судьба ко мне благосклонна. Другие без натуги и такта не могут написать.
Позднее в тот же вечер ван Свитен попросил Вольфганга задержаться после ухода гостей. Барон, прилагавший отчаянные усилия к тому, чтобы постичь искусство композиции – ему требовалось не меньше года тяжелейшего труда для написания симфонии, – поражался плодовитости Моцарта и завидовал ему. Однако сейчас он не стал обсуждать собственные проблемы, горячо волновавшие его – из-за чего он, собственно, и затеял разговор, – а только сказал:
– Двенадцатилетний сын одного моего друга проявляет незаурядные музыкальные способности.
– Это тот юный Бетховен, о котором вы говорили в прошлом году?
– Нет, не он, другой вундеркинд.
– И этот новый вундеркинд тоже хочет стать композитором?
– Откуда вы знаете? – удивился ван Свитен.
– Вам же писал учитель Бетховена, что каждый юноша, наделенный мало-мальским талантом, мечтает стать вторым Вольфгангом Амадеем Моцартом.
– А вы считаете, другого никогда не будет?
– Мой дорогой друг, а вы ожидаете, что появится второй Себастьян Бах или Иосиф Гайдн?
– Нет.
– Значит, если у кого-то и есть призвание стать композитором, он должен прежде всего быть самим собой.
– Однако вы изучали музыку всех композиторов.
– И до сих пор изучаю. Но стал композитором вовсе не поэтому. Вы хорошо знаете.
– А почему? Этот мальчик спросил: «Мне очень хотелось бы что-нибудь сочинить. С чего начать?»
– Посоветуйте подождать.
– Но ведь сами вы начали писать музыку гораздо раньше!
– И никого не спрашивал, с чего начинать. Если в человеке заложен композитор, он начинает писать, потому что иначе не может.
– Я должен дать отцу мальчика и ему самому более вразумительный ответ. По крайней мере порекомендуйте какую-нибудь книгу или книги. В дополнение к изучению других композиторов.
– Ну-ну, ван Свитен, – ответил Вольфганг, поняв, что все это имеет прямое отношение и к его другу, – никакие книги ничего не дадут… – Вольфганг указал на свое ухо, на голову и сердце и добавил: – Вот здесь, здесь и здесь заключена моя школа. Если с этим все в порядке, можно смело брать перо в руки и писать музыку.
Как только были отпечатаны четыре новых фортепьянных концерта, Вольфганг послал их отцу и попросил высказать свое мнение – какой из концертов ему больше нравится.
Все концерты превосходны, написал в ответ Леопольд, и все одинаково ему нравятся. Он не может отдать предпочтение ни одному. Но имеет ли смысл, спрашивал Леопольд сына, сочинять столь трудные вещи, рискуя вызвать недовольство публики. Пока их исполняет сам Вольфганг, все в порядке, но, когда за концерты возьмутся другие виртуозы, им потребуется слишком много времени и усилий на преодоление технических трудностей. Леопольд предупреждал сына: нарушать традиции опасно, как бы тонко ни преподносил он придуманные им новшества. Леопольда сейчас в гораздо большей степени волновало другое событие – в августе Наннерль собиралась обвенчаться с господином Зонненбургом, свадьба должна была состояться в городке Санкт-Гильген, где этот вдовец с пятью детьми был мировым судьей. В Санкт- Гильгене родилась Анна Мария, что, по мнению Леопольда, являлось хорошим предзнаменованием.
– Санкт-Гильген – небольшой городок в пятидесяти милях от Зальцбурга, – объяснил Вольфганг Констанце. – Надеюсь, Наннерль будет там счастлива.
Выйти замуж за вдовца с пятью детьми? Неужели сестра Вольфганга не могла найти себе лучшую партию, неодобрительно подумала Констанца. Но, зная, как Вольфганг не любит, когда осуждают членов его семьи, сказала:
– Жена должна всюду следовать за мужем.
– По всей вероятности, так. Я очень рад, что она выходит замуж. У нее были и другие претенденты, но этот первый по-настоящему задел ее сердце.
Вольфганг написал Наннерль нежное поздравительное письмо и посоветовал Папе расстаться с Колоредо и переехать к ним в Вену.
Констанце вовсе не улыбалась совместная жизнь со свекром, но она молчала, уверенная, что Леопольд отклонит предложение сына.
Ожидания ее оправдались: Леопольд отказался. Не желая ни от кого материально зависеть, он не мог идти на риск потерять жалованье.
Отказ отца разочаровал Вольфганга, но виду он не подал.
– Папа всегда был очень независим, – пояснил Вольфганг. – В его возрасте трудно менять привычки.
С долгами покончено, с гордостью сообщил Вольфганг жене, и в течение следующих месяцев приобрел много вещей, о которых прежде мог только мечтать. Констанцу беспокоил рост цен на провизию, а Вольфганг просил ее покупать самые изысканные деликатесы. Для хранения партитур он купил кусок непромокаемой материи самого лучшего качества. С наступлением лета стал каждое воскресенье нанимать карету и отправлялся с Констанцей кататься в Пратер. Он дарил ей красивые и дорогие платья, таких она еще никогда не носила. Но наиболее любезным его сердцу приобретением был скворец. Вольфганг отрабатывал основную мелодию своего нового фортепьянного концерта и вдруг услышал, как птица ему подсвистывает. Это привело его в восторг. Скворец оказался вполне способен повторить мелодию. Он терпеливо обучал птицу, и, когда она наконец смогла насвистывать рондо, Вольфганг оркестровал его, введя рулады скворца, и под пассажем написал: «Как прелестно!»
72
В сентябре Констанца легко родила сына, и Вольфганг был несказанно счастлив. Траттнер принял приглашение стать крестным отцом младенца, которого в его честь нарекли Карлом Томасом.
Наступившее в его жизни благополучие Вольфганг решил отпраздновать: снял более поместительную и нарядную квартиру на Гроссе Шулерштрассе, не посоветовавшись с Констанцей, чтобы она не отговорила его, испугавшись высокой платы.
Как только задаток был внесен, он предложил ей посмотреть новое жилище.
– Совсем недалеко! Два шага от собора св. Стефана. Место прекрасное, в самом центре Вены, и, я знаю, квартира тебе понравится не меньше, чем мне. – Они шли мимо собора, и он добавил: – Здесь у нас будет окружение получше.
Констанца с ним не согласилась. Гроссе Шулерштрассе оказалась уже и грязнее улицы Грабен, где они жили прежде. Не нравились ей и огромные булыжники мостовой – их улица была вымощена куда лучше. Тяжелая парадная дверь открывалась с трудом. Вестибюль маленький, темный, скудно освещенный мерцающим светильником. Крутая лестница соединяла пять этажей, а если посмотреть вверх, можно увидеть кусочек неба – он показался ей совсем крохотным, всего ярд в ширину и пять ярдов в длину. Где же солнце и свет, что так расхваливал Вольфганг? Он просто дал увлечь себя собственной фантазии!
– Обопрись на меня, если устала, – сказал он. – Здесь всего десять ступеней. – И указал на лестницу, ведущую на первый этаж. – А затем будет каменный карниз, где можно присесть и отдохнуть. Еще три ступени и потом всего лишь десять.
Констанца хорошо знала любовь Вольфганга к числам – еще в детстве он обожал пересчитывать ступени, но как ни считай, а подниматься на двадцать три ступеньки все-таки пришлось; раздраженной Констанце подъем показался бесконечным.
