времени у него обычно совсем не остается.
И он удалился в сопровождении свиты священников, секретарей, лакеев и камердинеров.
Леопольд отложил поездку в Неаполь, потому что многие знатные особы, чьего покровительства следовало домогаться сами изъявили желание послушать игру Вольфганга. В течение следующих двух недель Моцарты дали целый ряд концертов и заработали столько денег, что их хватило бы на дорогу в Неаполь и обратно.
Но особенно лестным оказался заказ на сочинение оперы, предложенный Флоренцией, а затем и Римом. С великим сожалением Леопольд отклонил эти предложения. Перед самым отъездом в Неаполь он написал наконец Шраттенбаху, чувствуя, что больше откладывать нельзя. Он особо подчеркнул, что папа Клемент XIV скоро предполагает дать им аудиенцию. Сообщил об одобрении, выраженном кардиналом Паллавичини, и похвале падре Мартини. Написал далее, что Вольфганга просят сочинять оперы для Милана, Рима и Флоренции, и попросил разрешения начать работу над оперой для Миланского театра, то есть, намекнул он, для императрицы и графа Фирмиана.
А Вольфганг писал Наннерль: «Моя милая трудолюбивая сестренка! Слава богу, и сам я, и перо, которым я мараю бумагу, находимся в порядке и работаем, не покладая рук, и еще мне бы очень хотелось, чтобы моя сестричка очутилась в Риме, ей понравился бы этот город, такой безукоризненный и опрятный. Повсюду здесь полно цветов, и люди распевают прямо на улице, иногда совсем как в капелле, а иногда даже лучше.
Я рад, что тебе понравился менуэт, написанный мною для господина Пика, который танцевал под эту музыку в Миланском театре. Надеюсь, в Зальцбурге его исполнят лучше, потому что господин Пик, танцуя, издавал неприличные звуки. Когда получишь контрданс, который я посвятил тебе, скажи честно, что ты о нем думаешь.
Если ты не слишком занята со своими друзьями-воздыхателями, пришли мне арифметические таблицы, в первую очередь «Искусство счета», потому что я потерял свои где-то в пути. С тех пор как я писал тебе в последний раз, я сочинил одну симфонию и, как только допишу это письмо, сяду заканчивать следующую. Ну вот, я нарисовал тебе святого Петра с ключами и святого Павла с мечом; знай, что я сподобился чести поцеловать ногу святого Петра в его собственном соборе, а так как имею несчастье быть маленького роста, то меня, все того же дурачка, В. А. М., пришлось подсадить, а то бы я не дотянулся. А теперь мы едем в Неаполь, тра-ля-ля!
Папа утверждает, что Неаполь- родина оперы, но это еще надо посмотреть. Целую тебя и Маму тысячу раз и остаюсь твой, не сказать чтоб красивый, Волъфганго в Германии, Амадео в Италии и Моцарто – угадай где?»
Неаполь оказался шумным и оживленным городом. Кишевшие народом улицы напоминали гигантский муравейник, и каждый считал своим долгом, разговаривая, кричать что есть мочи. Вольфганг был очарован живостью итальянцев, но ему не нравилось, с какой громогласностью они обсуждали свои дела. Самая обычная беседа велась на высоких нотах. За пять минут в Неаполе он услышал столько cсop, рыданий и воплей, сколько в Вене не услышишь и за день. Его уверяли, что никто еще не превзошел неаполитанцев в искусстве оперного пения, а он испытывал неловкость, наблюдая, как певцы входят в раж на сцене. Он ходил с Папой в оперу при любой возможности, если только не предстоял визит к премьер-министру, или к имперскому послу графу Кауницу, или к английскому послу сэру Уильяму Гамильтону, – и всякий раз Вольфганг думал: здешних певцов больше интересуют внешние эффекты, а вовсе не то, какую музыку они поют.
Многие неаполитанские певцы, по его мнению, совершенно не умели держаться на сцене: они брали слишком быстрый темп, форсировали голоса до крика и заканчивали арии с истерическим надрывом. Опера Номмелли – единственная, которая ему понравилась, хотя сюжет ее был слишком старомоден и серьезен для театра, – совсем не пользовалась успехом. Зато с огромным успехом шли оперы Пиччинни и Паизиелло, изобилующие скачками от piano к forte, неожиданными переходами от высоких нот к низким и наоборот, и дикими модуляциями. Вольфганг приходил в отчаяние.
Опера была в такой моде, что Папа сумел устроить для Вольфганга всего один концерт. Правда, Папа остался доволен результатом – они заработали немало цехинов и, кроме того, получили заказ написать оперу и для Неаполитанского театра. Вольфганг считал, что итальянцы плохо воспитаны и бестактны: во время концерта они все время болтали и не могли усидеть на месте.
Куда приятней было подниматься на густо дымящийся Везувий, осматривать Помпею, Геркуланум, гробницу Виргилия, бани Нерона, наслаждаться видами Адриатики.
А пока он с нетерпением ждал либретто и разрешения архиепископа писать оперу для Миланского театра (надо сказать, что недовольство Неаполитанской оперой только усилило его желание сочинять), пришло письмо от кардинала Паллавичини.
Папа с видом, весьма довольным, хотя и несколько таинственным, тотчас приступил к сборам в дорогу.
Они выехали самым быстрым дилижансом. Леопольд повсюду объявлял себя уполномоченным имперского посла, и ему немедленно предоставляли лучших лошадей и карету, а в Риме им даже не пришлось заходить в таможню. Чиновники с поклонами предложили им продолжать путь. При последней смене лошадей – одна из них взвилась на дыбы, и Леопольд получил ранение: крылом экипажа ему до кости рассекло голень, но он скрыл это от сына. Он гордился своим стоицизмом и тем, что расстояние от Неаполя до Рима они покрыли за двадцать семь часов, в то время как раньше на это уходило четыре дня. Оба не спали всю дорогу, и в гостинице в Риме Вольфганг заснул прямо на стуле. Леопольд раздел сына, уложил в постель, а тот даже не пошевельнулся. Проснувшись утром, Вольфганг никак не мог понять, каким образом очутился в кровати. Он заметил, что Папа прихрамывает, но Папа успокоил его:
– Чепуха. Нам надо спешить к кардиналу. Мы приглашены на обед.
– Об этом он и писал вам?
– Да, и еще кое о чем. – Папа редко бывал так воодушевлен.
За обедом кардинал Паллавичини, обращаясь к Вольфгангу, называл его «Signor Cavaliere[7]» к немалому удивлению Леопольда, который полагал, что папский государственный секретарь пригласил их затем, чтобы сообщить об аудиенции у папы. С таинственным видом, совсем как Леопольд в Неаполе, кардинал поблагодарил их за скорое возвращение и обещал пригласить снова в ближайшие дни. Леопольду не оставалось ничего другого, как ждать, а Вольфганг занялся сочинением новых арий для Миланской оперы. Прошла неделя, кардинал так и не дал о себе знать, и Леопольд уже начал проклинать непонятную загадочность кардинала, а заодно и свою доверчивость.
Когда, наконец, их пригласили в палаццо Квиринале, резиденцию кардинала Паллавичини, Леопольд с трудом сдержал свое нетерпение.
Спокойным голосом, однако с оттенком торжества, кардинал произнес:
– Двадцать шестого июня его святейшество пожаловал Амадео Вольфгаго Моцарту, жителю Зальцбурга, орден Золотой шпоры.
– Двадцать шестого июня! – изумленно повторил Леопольд. Именно в этот день они вернулись в Рим.
– Да, двадцать шестого, но нам надо было подготовить соответствующие бумаги.
– Ваше преосвященство, это великая честь!
– Величайшая, какой может удостоиться музыкант. Вольфганг сказал тихо:
– Благодарю вас, ваше преосвященство!
– Не за что. Прежде чем это решение было принято, вопрос подвергся самому серьезному обсуждению. Послушайте, Амадео! – И кардинал зачитал часть папского патента: «Нашей апостольской властью Мы возводим тебя, который, как Мы знаем, с самых ранних лет совершенствовался в сладчайшем искусстве игры на клавесине, в ранг рыцаря Золотого ордена».
Самый высокий ранг, ликовал Леопольд.
Вольфганг преклонил колена перед кардиналом, и тот надел ему на шею красивый золотой крест на красной ленте и произнес:
– Синьор кавалер, отныне вы рыцарь Золотой шпоры. Вольфганг был рад за Папу.
– Носите его с честью и достоинством, – продолжал кардинал.
