сам падре Мартини.
И все же Леопольду не нравилось раздраженное состояние Вольфганга, столь для него необычное. С замиранием сердца слушал он, как падре Мартини читает свое заключение. Однако падре одобрил сочинение, после чего Вольфганг был единогласно избран в члены академии, получив звание композитора и маэстро.
Вольфганг не разделял Папиной гордости. Он заметил, что его партитура пестрит поправками падре Мартини. Когда через несколько дней падре передал ему диплом члена академии, он спросил:
– А ведь я не очень хорошо справился с верхними голосами? Как вы считаете?
– Совершенство возможно разве что на небесах. Ведь вас же приняли в члены академии.
– С вашей помощью, досточтимый отец.
– С божьей помощью, дитя. Я просто выразил его волю.
По пути в Милан Вольфганг все размышлял о своих ошибках. Папа обращался с дипломом как с редчайшей драгоценностью и рассказывал всем, что Вольфганг отлично справился с испытанием, но это было не так. И хотя Вольфганг любил и уважал падре Мартини как учителя и друга, он совсем не ценил его сочинений – они казались ему старомодными. И зачем только его заставили писать в этой старинной манере? В угоду традиции он вставил в грегорианское песнопение невыразительные, скучные пассажи. Сухость и бесцветность произведений шестнадцатого века вызывали у него скуку. Он пытался подавить в себе это чувство и в результате наделал ошибок. Впредь нужно полагаться только на свое чутье и вкус.
В соответствии с контрактом дон Фернандо снял для них квартиру. Но после роскошной виллы Паллавичини две комнаты в частном доме показались им тесными и неудобными. Кроме того, Леопольд, памятуя о почестях, каких они были удостоены, ожидал, что граф Фирмиан пригласит их к себе.
Управляющий догадался о неудовольствии Леопольда, хоть тот и благодарил его за помощь, и сказал:
– Я снял эту квартиру, чтобы вам быть поближе к театру, а палаццо графа Фирмиана слишком далеко отсюда.
Не так уж далеко, если ехать в экипаже, подумал Леопольд, а вслух сказал:
– Комнаты очень хорошие. Мне особенно нравятся балкон и камин. Здесь вдоволь свежего воздуха и тепла.
Но при этом одна кровать на двоих, хотел было возразить Вольфганг. Папа ворочался во сне, и Вольфгангу не нравилось спать с ним вместе. Но он промолчал.
В суете репетиций они скоро позабыли о подобных мелочах. Почти все певцы уже приехали и с нетерпением ждали арий, которые Вольфгангу предстояло сочинять для них тут же, на месте. Ему приходилось но всем слушаться певцов, всячески угождать им, выполнять любой их каприз.
Но для творчества ему нужен был также покой. Надо было столько сделать, и в такой короткий срок: за несколько недель сочинить двадцать арий, увертюру, дуэт и квартет; речитативы были закончены еще в Болонье. Он разрывался между театром и домом. Перестал писать письма Маме и Наннерль. У него болели пальцы. Глаза воспалились от напряжения, потому что перья и чернила никуда не годились.
Он мечтал сочинять милую его сердцу легкую и веселую музыку, а Папа говорил, что для такого текста она не подойдет – слишком лирична и сентиментальна. А сюжет «Митридата» оказался такой напыщенный. Вольфганг сомневался, сумеет ли передать в музыке подобную торжественность. Он с удовольствием изменил бы либретто, но это было невозможно. Поэт находился в Неаполе, работал над либретто для Пиччинни, а без него никто не смел менять текст.
Кроме того, возникла еще одна трудность. Когда Вольфганг вместе с Папой и доном Фернандо пришел в театр прослушать написанный им для примадонны и премьера дуэт, примадонна Антония Бернаскони пожаловалась:
– Дуэт не подходит для моего голоса. Пусть кто-нибудь другой пишет мои арии. Какой-нибудь взрослый композитор.
– Вы уже пробовали петь этот дуэт? – спросил дон Фернандо.
– А зачем? Я и без того знаю, что могу петь и что нет.
– Его сиятельство хочет, чтобы исполнялась музыка господина Моцарта, а не вашего учителя господина Лампуньяни.
– Ну, а если арии придется переписать, как бывает обычно?
– Они и будут переписаны, – заверил примадонну дон Фернандо, – Вольфгангом.
– Может, дуэт слишком высок для голоса госпожи Бернаскони? – спросил Вольфганг.
– Что касается моей партии, то она, наоборот, недостаточно высока. Я могу петь дуэт с любым мужским сопрано.
Под ее недоверчивым взглядом Вольфганг переписал женскую партию и отдал ей со словами:
– Теперь вы сможете блеснуть виртуозной техникой. Госпожа Бернаскони продолжала упорствовать, и тогда дон Фернандо сказал:
– По контракту господин Лампуньяни исполняет обязанности помощника дирижера, а вовсе не композитора. Если он нарушит этот контракт, то нового ему не видать.
Примадонна согласилась петь в дуэте, но заметила:
– А как это получится, будет видно, только когда мы споем его вместе с премьером.
На следующий день премьер Пьетро Бенедетти объявил:
– Я не могу петь дуэт с Бернаскони. Ведь я – ведущий голос, а все высокие ноты в ее партии.
– Господин премьер, – сказал Вольфганг, – я писал вашу партию, думая о Манцуоли.
Леопольд чуть не застонал – какая вопиющая бестактность, но сдержался: его непременно обвинили бы в том, что он вмешивается не в свое дело, и так уж об этом твердят все кому не лень.
Вольфганг был в восторге от своих хороших манер: ведь он не сказал прямо, что Бенедетти и сравнивать нельзя с Манцуоли. Поверив обещанию Манцуоли петь в его опере, он задумал эту роль в расчете на голос кастрата. Только Манцуоли потребовал за участие тысячу дукатов, а дон Фернандо, ведавший расходами, объявил такое требование вздорным и сказал, что за эти деньги можно нанять даже такую звезду, как Фаринелли, хоть тот и покинул сцену. Арии мужского сопрано должны по красоте и выразительности превосходить все остальные – в Италии это закон, преступить который не может никто, и Вольфганг об этом тоже помнил.
– Я писал ее, думая о Манцуоли, – повторил он, – так что господин премьер может в полную меру показать свой замечательный голос.
– Мне не приходится напрягаться, когда я беру высокие ноты, – усмехнулся Бенедетти.
– Тогда попробуйте взять мои, – с вызовом сказала Бернаскони.
– Кто здесь мужское сопрано – я или госпожа Бернаскони?! – возмутился премьер.
– Я здесь настоящее сопрано! – огрызнулась она.
На мгновение Вольфгангу показалось, что они сейчас вцепятся друг другу в волосы. Но это было всего- навсего представление: куда безопаснее словесно поносить друг друга, ведь, дав волю рукам, они могли попортить свои прически.
– Я в ужасе, – вопил Бенедетти, – у нее совершенно нет вкуса!
– Как вы смеете меня оскорблять! – визжала Бернаскони.
– Вкус есть у вас обоих, – сказал Вольфганг, – потому-то я и написал для вас такую музыку. – В конце концов он должен найти подход к ненцам. – Господип Бенедетти, если вы пожелаете, я могу сделать дуэт выше.
Бенедетти в гневе топнул ногой и воскликнул:
– Баста! Чтобы я мог взять такие высокие ноты, меня пришлось бы кастрировать вторично!
Дон Фернандо успел удержать примадонну от дальнейших замечаний и твердо сказал:
– Граф Фирмиан не потерпит больше никаких проволочек. Мы немедленно возобновим репетиции, как только синьор кавалер Моцарт перепишет этот дуэт, как он любезно обещал. Если же вас это не устраивает, мы найдем замену, если потребуется, даже самих Манцуоли и Бастарделлу.
Тут премьер и примадонна в один голос стали утверждать, что впервые слышат столь прекрасную музыку и что честь Миланской оперы им дороже всего.
Первое представление оперы «Митридат, царь Понтийский» состоялось на второй день рождества. Леопольд гордо восседал в ложе, поглядывая на Вольфганга, который сидел за клавесином, готовый
