– А вам не пришло в голову осмотреть его тело, поскольку причины его смерти были столь неясны? – спросил Джэсон.
– Да, я думала об этом и сказала Сальери, но он ответил:
«Моцарт теперь на небесах. Душа его обрела покой и не стоит его нарушать».
– Когда вы говорили с Сальери?
– На следующий день. На квартире у Вольфганга. Сальери был среди тех, кто пришел проститься. Он пришел и на похороны в собор св. Стефана. Ну, а потом было поздно, меня одолевали другие заботы.
– Кто же был на похоронах?
– Ван Свитен, Альбрехтсбергер, Дейнер, Сальери, Анна Готлиб и Зюсмайер. Как бы они ни относились к Вольфгангу, я была благодарна им уже за это.
– Дейнер еще жив?
– Не знаю. Он был тогда немногим старше меня.
– Где же находилась его таверна?
– На Картнерштрассе. «Серебряный змей». Может, она и сейчас на том же месте. В те времена таверна процветала, и Вольфганг часто ее посещал.
– А кто такая Анна Готлиб?
– Анна Готлиб пела в «Волшебной флейте».
– Она близко знала Моцарта?
– Ей было всего семнадцать. Мне кажется, Вольфганг относился к ней как к ребенку.
– Она жива?
– Думаю, что да. Она была знаменитой в Вене певицей.
– Отчего никто не проводил гроб до кладбища?
– На кладбище в тот день побывало двое людей. Альбрехтсбергер и Анна Готлиб. Только оба они опоздали. Его уже похоронили.
– Ну, а отчего вы не пошли? Вы ведь были так ему преданы.
– После службы в соборе мы было отправились на кладбище, но у городских ворот небо заволокло тучами, и Сальери сказал: «Близится метель. Дальше идти неразумно, мы вымокнем насквозь, да и дорога грязная и плохо мощеная». И все повернули обратно. Но метели не было. Отчего я только не пошла! Я должна была знать, раз могильщику не заплачено, то хорошего не жди.
– Вы полагаете, что могильщику кто-то заплатил за то, чтобы тело вот так исчезло в общей могиле?
– Не знаю! Ходили слухи, будто Вольфганга отравили, будто Сальери его не любил; но Сальери бывал у них в доме, он пришел на похороны, даже одно время обучал музыке сыновей Вольфганга. Неужели он способен был на такое?
– Вдова, должно быть, мучилась потом, что не проводила его на кладбище?
– Да, конечно. Я спрашивала Констанцу, почему она не поставит на могиле крест, а она отвечала, что это забота прихода. А когда приход не позаботился, она огорчалась и корила себя, но на кладбище так и не пошла.
– Но вы все-таки туда ходили? – допытывался Джэсон.
– И не раз. Пока не уехала из Вены. Поймите, на долю моей сестры выпали и так слишком тяжкие испытания.
В комнату вошла Констанца.
– Софи, наверное, утомилась, – сказала она. – Ей всегда горько вспоминать о прошлом.
Софи, казалось, разочаровал приход сестры, по всей видимости, она не часто оказывалась в центре внимания.
– Надеюсь, теперь вам многое стало ясно, – продолжала Констанца. – Прошу меня извинить, я уделила вам достаточно времени. Я тоже очень устала. Эти воспоминания расстроили меня, – и подойдя к окну, она с удовлетворением отметила:
– Вот и снег перестал идти. Вам повезло. Когда в Зальцбурге начинается снегопад, иногда по неделям не выйдешь из дому.
Джэсон и Дебора уже готовы были распрощаться с хозяйкой, когда в комнату вошла Алоизия. Но не успела она и слова промолвить, как Констанца ее опередила:
– Желаю вам благополучно добраться до Вены.
– Мы больше не увидимся, госпожа фон Ниссен? – спросил Джэсон.
– Нет. Мы с Софи едем к нашим мужьям в Мюнхен. Алоизия отправится вместе с нами.
Три сестры стояли под портретом Моцарта, и Джэсон, как зачарованный, смотрел на них. Словно утверждая свое превосходство, Констанца заняла место посередине; но высокомерно улыбающаяся Алоизия никак не хотела уступать ей первенства; лишь Софи довольствовалась, видимо, любым местом в этом треугольнике. Три сестры и такие разные: Констанца, облаченная в траур, Софи в скромном сером платье и молодящаяся Алоизия в розовом. Три женщины, связанные родством и судьбой, объединенные былыми воспоминаниями и любовью. Да, размышлял Джэсон, каждая из них по-своему любила Моцарта. Каждая из них была ему близка, только поэтому они и останутся в памяти потомков.
