не трогать. Советую вам избрать другой предмет для изучения.
– Что слышно о Бетховене?
– С ним я не виделся, но виделся с Шиндлером.
– Надеюсь, работа над ораторией подвигается? Нам следует торопиться с отъездом.
– Я же предупреждал вас, что он будет тянуть. Он снова поменял квартиру, а для него это целое событие. Жалуется, что ему некогда сочинять.
– Разве полгода недостаточный срок? – спросил Джэсон.
– Чего ему действительно не хватает, так это здоровья. Он прихварывает.
– Ну, а что Шиндлер говорит об оратории?
– Шиндлер советует положиться на бога.
– Может быть, нам стоит еще раз повидаться с Бетховеном? – предложила Дебора.
– Пока он никого не принимает, даже очаровательных молодых женщин. Но отчаиваться не следует. Шиндлер заверяет, что Бетховен собирается приступить к оратории. Ну, а пока он воображает себя Иеремией.
– Возможно, мне надо самому переговорить с Шпиндлером? – спросил Джэсон.
– Как вам угодно. Прислать его на Петерплац?
– Мы переехали. Обратно на площадь Ам Гоф.
– Прекрасно. Я извещу Шиндлера.
– Господин Гроб, вы не получали новых писем от моего отца? – спросила Дебора.
– Нет. Вы ждете письма?
– Он пишет мне регулярно каждый месяц.
– Ты не сказала мне, что писала отцу, – заметил Джэсон.
– Не нужны ли вам деньги, господин Отис? – поспешил вмешаться Гроб. – На вашем счету осталось пятьсот гульденов. Зальцбург вам недешево обошелся.
Деньги пришлись бы сейчас кстати. Гостиница стоила дорого, и пятисот гульденов могло не хватить на обратный путь.
– Мне нужно сто гульденов.
– Я дам вам двести, – предложил банкир. – Не сомневаюсь, что господин Пикеринг скоро пришлет еще. Он знает, что вам понадобятся деньги для возвращения домой.
Шиндлер посетил их на следующий день. Друг Бетховена зашел всего на несколько минут, чтобы успокоить их по поводу оратории и посоветовать запастись терпением.
– Поверьте, Бетховен полон желания написать ораторию, но полиция усилила за ним надзор. Он всегда знал, что за ним следят, но теперь это стало просто невыносимым.
– Уж не связано ли это с нами? – спросил Джэсон. – Может быть, до полиции дошли наши разговоры с ним о Сальери?
– Кто знает. Бетховен не скрывает своих мыслей.
– Мы хотели бы еще раз повидаться с Бетховеном.
– Бетховен сейчас никого не принимает. Всему виной его глухота. Из-за нее он все больше замыкается в себе.
– Так что же делать с ораторией? – спросил Джэсон.
– Ждать, – с важным видом ответил Шиндлер.
– Вы пришли как раз это нам посоветовать?
– Бетховена нельзя торопить; надо подождать, чтобы он примирился с полицейским надзором, как с неизбежным злом, это может благоприятно отразиться на его творчестве и придаст оратории дух справедливого возмущения.
– Сколько же еще ждать?
– Как долго вы намерены пробыть в Вене?
– Два-три месяца, не больше.
– Попробую поторопить его. Сейчас у него трудное время: он волнуется и по привычке все откладывает. Но он вас не забыл, шлет вам сердечный привет и просит быть снисходительным к стареющему музыканту. Ему надо немного поправить здоровье; несведущие доктора своими отвратительными лекарствами совсем испортили ему желудок.
Джэсон заказал для Бетховена бутылку лучшего вина и попросил Шиндлера передать композитору.
Это слишком дорогой подарок. Вы очень щедры, – сказал Шиндлер. – Бетховен будет весьма доволен, лучшего лекарства не придумать. Я буду держать вас в курсе событий.
И Шиндлер удалился, бережно прижимая к груди бутылку Несмюллерского.
– Его нет в Вене, – сообщила хозяйка, когда через несколько дней Джэсон пришел к Эрнесту. – Он уехал с месяц назад и не сказал, когда вернется. Мне кажется, он отправился в Прагу.
