привез.
— Проходите, — тихо сказала девушка.
Лаптев не без удивления разглядывал ее. «Прораб» был очень хорошенькой девушкой лет семнадцати-восемнадцати на вид, сероглазой, с темными бровями и ресницами. Из-под белой косынки на голове выбивались светло-русые волнистые прядки.
Старик Черепанов достал для Лаптева теплые валенки с печи. Бабка поставила самовар. Татьяна Герасимовна посидела немного и стала собираться домой.
— Завтра заеду за тобой, — объявила она Лаптеву. — Поедем бараки для немцев твоих смотреть.
Он сидел на широкой лавке у печи и грелся. Тамара стала накрывать на стол.
— Садитесь, чем Бог послал… — пригласил старик Черепанов. — Не тем раньше угощали. Такое сейчас время…
Лаптев с удовольствием поел картошки, но от соленых груздей и капусты отказался.
— Спасибо… лучше не надо. У меня половина желудка вырезана.
Черепанов сочувственно покачал головой и велел бабке достать молока. Лаптев поужинал, и Тамара собрала посуду. Потом она постелила ему за перегородкой.
— Ложитесь, — она застенчиво улыбнулась. — Завтра Татьяна Герасимовна вас чуть свет подымет.
Лаптев разделся и лег, наслаждаясь теплом. Несмотря на усталость, он долго не мог заснуть. За перегородкой Тамара все еще не гасила свет и сидела с книжкой до тех пор, пока отец не прикрикнул:
— Томка, бросай к лешему свои книжки! Завтра тебя не добудишься!
Девушка погасила свет и легла. Вскоре послышалось ее ровное дыхание. Лаптев все еще не спал. «Далеко же меня занесло… — думал он, глядя в темноту. — То через всю Европу, теперь через всю Россию почти. Вот попал в чужую семью, а приняли, как своего. Девушка такая милая…»
На крутом берегу Сухого Лога виднелись два бревенчатых двухэтажных корпуса бывшего лесотехникума. Лесотехникум еще до войны перевели в область, в первый год войны здесь размещался эвакогоспиталь. После его расформировали, и техникум снова пустовал. Сейчас его приготовили к приезду интернированных немцев. Выстроили баню с прачечной, старый сарай отремонтировали, сделали столовую и кухню, пристроили помещение для госпиталя и красного уголка. Территорию лагеря обнесли высоким глухим забором с четырьмя вышками по углам.
Лаптев и Татьяна Герасимовна вошли в лагерь через проходную будку, пахнущую свежим сосновым тесом. На широком дворе росло несколько зеленых разлапистых елок. Везде еще валялись обрезки досок и стружки — следы работы плотников, но из двух труб первого корпуса уже вился дымок.
— Затопили, — сказала Татьяна Герасимовна. — Я велела все печи разогреть для твоих немцев, последних дров не пожалела.
— За нами не пропадет! — весело ответил Лаптев.
Эшелон прибыл вечером двадцать пятого февраля. Холодный туман окутывал прииск. Несмотря на мороз, у станции собралась толпа народа, чтобы посмотреть на немцев. Прибыло и все приисковое начальство в длинных меховых шубах. Лаптев, не успевший еще обзавестись полушубком и валенками, мерз в своей тонкой шинели и сапогах с галошами. Татьяна Герасимовна, заметив, что Лаптев совсем застыл, прогнала его греться в станционное помещение.
Пыхтя подошел длинный состав. Из первого вагона вышли старший лейтенант Хромов, лейтенант Петухов, младшие лейтенанты Звонов и Мингалеев.
— Здорово, замполит! — Хромов крепко пожал Лаптеву руку. — Ну и мороз, я тебе скажу! Сейчас бы выпить с дороги! — и пошел знакомиться с приисковым начальством.
— Открывайте вагоны! — распорядился Лаптев. Переводчик, юркий немец Альтман, крикнул по- немецки:
— Приготовиться к высадке!
С лязгом одна за другой начали открываться двери вагонов, и немцы спрыгивали на платформу.
— Говорили, немцев пригонят, а это бабы, — разочарованно сказал кто-то в толпе.
— Юбки-то на них какие длиннющие! А народ мордастый!
— Глянь, фриц какой толстый! Небось, капиталист!
Последнее замечание относилось к Беру, который кряхтел под тяжестью двух чемоданов.
Штребль стоял, перекинув свой рюкзак через плечо. Молодой русский лейтенант подтолкнул его в спину:
— Живей, камарад, стройся в колонну! Багаж клади на сани, не робей.
Василий Петрович Черепанов, которого отрядили с подводой на подвозку немецкого багажа, проворчал, поглядывая на объемистые чемоданы:
— Ишь, багажу-то набрали сколько, анафемы! На семи подводах не увезешь.
Немцы ежились от холода, переминались с ноги на ногу.
— У тебя уже нос побелел, Раннер, — заметил Штребль. — Что там в последних вагонах канителятся? Так можно совсем замерзнуть.
Наконец, колонна тронулась, сопровождаемая мальчишками и собаками. Из дворов выходили местные жители поглазеть на немцев.
Веселый лейтенант Звонов, шагая впереди, шутил:
— По улицам слонов водили… Разрешите, граждане, дорогу освободить! Интересного ничего нет: обыкновенные немцы, пятачок пучок камарад, шагай побыстрей, прячь сопли, не срамись перед русскими женщинами!
Когда за последним немцем закрылись ворота, заскрежетали засовы, охрана заняла свои места. Лагерь осветился огнями, ожил.
Первую ночь Штребль проспал в коридоре на полу рядом с Бером, под его теплым шерстяным одеялом. В комнаты никого не впускали до тех пор, пока не пройдет санобработка. Но и здесь Штребль уснул так крепко, что проснулся только по пронзительному визгу электрического звонка.
— Подъем! Построиться!
— Ауфштеен! Антретен!
В длинном коридоре, толкая друг друга, начали строиться люди. Взволнованный, бегал переводчик Альтман со списками, испещренными столбцами фамилий. Коридор гудел, кое-кто из женщин плакал. Вошли Хромов, Лаптев и остальные офицеры. Шум стих. Хромов обратился к дежурному по лагерю младшему лейтенанту Петухову:
— Баб сразу во второй корпус. Пускай забирают вещи.
— Ди вайбер коммен ин ден цвайте корпус! Пакт ди захен! Шнелль! — громко перевел Альтман.
Женщины засуетились, некоторые заплакали, снова, прощаясь с мужьями и родственниками. Хромов поморщился:
— Альтман, шевели их! Пусть не ревут — не на век расстаются.
Когда женщины покинули первый корпус, началась перекличка. Альтман объяснил, что каждый, когда будет названа его фамилия, должен отвечать по-русски «здесь». Кроме того, каждому будет присвоен порядковый номер, который он обязан запомнить и на него откликаться.
— Первый номер — Альтман Иоганн! — вызвал Хромов.
— Здесь, — быстро ответил переводчик.
— Номер второй — Гофман Леопольд!
— Презент! — пробасил немец, но тут же поправился: — Здесь!
— Номер третий — Юрман Иоганн!
— Хир!
— Никаких «хиров»! — оборвал Хромов. — Отвечать всем «здесь».
Процедура переклички явно затянулась. Хромов передал список Лаптеву.
— На, покричи. У меня от этих дурацких фамилий язык уже стал заплетаться. Все какие-то Рихеры, Михеры, блин! Первые сто номеров, марш в баню!
Командование первой ротой принял лейтенант Петухов. Раненный осколком в глаз, он носил черную повязку, закрывавшую пустую глазницу. Немцы сразу же дали ему кличку Одноглазый Лейтенант. В состав первой роты вошло около двухсот человек. Здесь и оказался Штребль со своим приятелем Бером.
