своей половине на крючок, и ни одна не отважилась выйти в сени до утра. Днем приехал Лаптев вместе с докторшей и распорядился закопать Грауера в лесу. Сутки жгли огромный костер, чтобы оттаять землю и выкопать могилу.
22
Штребль уже давно работал один. Настроение у него чаще всего бывало мрачным, и он избегал напарников. Лучковой пилой он без труда напиливал два-три кубометра дров. Даже наступившие сильные морозы не очень пугали его. Выскочив утром из барака, не разжигая костра, он сразу же начинал яростно махать топором до тех пор, пока не разогревались замерзшие пальцы. Потом в снег летели рукавицы, за ними куртка. Становилось почти жарко. Окончив работу, он быстро разводил костер, сбрасывал на него сучья и опрометью несся в барак, где жарко топилась печь. Сняв одубевшую от мороза одежду, он с наслаждением растягивался на своей койке. У Розы к его приходу всегда была готова еда.
Хотя Роза чувствовала все более явное охлаждение со стороны Рудольфа, она продолжала также самоотверженно заботиться о нем: шила и чинила ему одежду, стирала, варила еду, почти ежедневно выбирала время, чтобы сбегать в соседнюю деревню за молоком для своего Руди. Иногда, управившись с обедом и поручив кухню Марии, шла на делянку, чтобы помочь ему закончить работу.
— Хорошая тебе баба попалась! — не уставал с завистью повторять Раннер.
— Да, очень хорошая, — отзывался Штребль, Он отдавал Розе все деньги, которые зарабатывал, и она покупала в воскресенье на базаре хлеб, муку и картошку. Там же продавала и обменивала удивлявшие русских своими причудливыми узорами шерстяные варежки и платочки, связанные ею в свободное время, а также разные деревянные вещицы, которые мастерил Штребль. Еды им хватало, и они забыли, что такое голод. Однако Рудольф все реже стал навещать ее по ночам. Бесконечно уставшая за день, она засыпала со слезами на глазах и старалась думать, что Руди не приходит теперь потому, что сильно устает, работая в лесу на морозе.
Когда ее связь со Штреблем стала для остальных немцев слишком уж очевидной, потихоньку поползли завистливые толки — мол, хорошо некоторые устроились, спят с поварихой и горя не знают. Штребль, в последнее время и так нервный и раздражительный, просто выходил из себя, стоило кому-нибудь намекнуть на его небескорыстные отношения с Розой.
— Готовь для нас еду из таких продуктов, которых нет в общей кладовой! — приказал он ей. — Не хватало еще, чтобы тебя заподозрили в воровстве!
— Да, — покорно ответила она.
Она варила Рудольфу крупную, белую деревенскую картошку, вместо той мелкой и подмороженной, которую привозили из лагеря, суп с самодельной лапшой, кисель из молока или брусники, собранной ею еще летом. Но почему-то даже и эта еда с некоторых пор плохо лезла ему в горло.
— Тебе надо совсем уйти из кухни, — сказал он Розе.
— Да, — опять согласилась она. Потом в глазах ее сверкнула радостная надежда: — Я буду работать вместе с тобой?
Штребль тихонько пожал ей руку — его тронуло такое искреннее желание быть рядом с ним. Но было одно обстоятельство, которое его останавливало: Роза ждала ребенка и с его стороны было нечестно заставлять ее так тяжело работать. Однако сомнениям Рудольфа пришел конец, когда его бывший напарник, усатый бём Ирлевек, лишенный в лесу хлебного пайка своей маленькой жены, не заметив Штребля, заявил во всеуслышание:
— Хорошо выполнять норму тому, у кого любовница на кухне.
— Ну-ка повтори, что ты сказал! — заорал на него Штребль.
— А что, не так? — угрюмо отозвался Ирлевек.
— Ты врешь, скотина! — Штребль даже охрип от ярости. — Во-первых, Роза мне не любовница, а жена. А во-вторых… я тебе сейчас морду набью!
— Рудольф! — в отчаянии закричала Роза.
Удар пришелся бёму по зубам. Верзила мотнул головой, схватился рукой за челюсть и ринулся на Штребля. Он был почти на голову выше и шире в плечах и так двинул Штреблю кулаком в живот, что тот сразу отлетел и ударился головой об стену. Роза отчаянно завопила. На ее крик примчалась Тамара.
— Вы что, с ума сошли? — испуганно спросила она, увидев, что Штребль и Ирлевек готовы броситься друг на друга.
Она решительно встала между ними, но, бём, не помня себя от злости, отпихнул и ее. Это добавило Штреблю ярости, и он снова с размаха ударил бёма по лицу.
— Не смей прикасаться своими грязными руками к фройлейн Тамаре, — хрипел он, — а то я изуродую тебя, мерзавец!
Тамара в первый раз видела Рудольфа в ярости. Ей стало даже страшно. Немцы наконец скрутили Ирлевека, и она сделала знак Штреблю выйти в сени. Он молча пошел за ней, вытирая кровь с разбитого носа. Роза кинулась за ними.
— Ну, что вы не поделили? — сурово спросила Тамара. Штребль, опустив голову, молчал. Роза плакала.
— Ирлевека я завтра же отправлю в лагерь, — сказала Тамара, — а ты больше не будешь старостой. Что же это за староста, который дерется?
— Благодарю вас, фройлейн, — прошептал Штребль распухшими губами.
— За что?
— Я давно хотел просить вас об этом, и еще я прошу: разрешите Розе работать вместе со мной. Пусть кто-нибудь другой займет место поварихи. Я не хочу, чтобы ее подозревали в воровстве. Мы сами заработаем свой хлеб.
Тамара смутилась — в первый раз Штребль так открыто признался ей в близости с Розой. Стало досадно и стыдно.
— Этого не нужно, — ответила она. — Я знаю Розу и верю ей.
— Мы оба просим вас, фройлейн, — робко вмешалась Роза.
— Ну, как хотите.
Утром Влас Петрович повел Ирлевека в лагерь, а Роза и Штребль вышли на делянку. Он угрюмо шагал впереди, а она шла по его следу, закутанная в большую шаль, безмолвная, но счастливая. Придя на то место, где он раньше, беззаботно насвистывая, валил и распиливал деревья, Штребль остановился и, вздохнув, оглянулся на Розу. Она стояла рядом: нос покраснел от мороза, на глаза набежали мелкие слезинки. Ей было холодно.
Штребль развел огонь. Роза помогала ему, собирая сучки.
— Грейся, Рози, — сказал он ей, когда затрещало пламя.
Она благодарно улыбнулась и, сняв варежки, протянула руки к огню. Потом принялись за работу. Штребль отметил про себя, что Роза пилит хорошо, хотя давно уже не брала в руки пилу, и, когда он предложил ей отдохнуть, она поспешила отказаться:
— Нет, Руди, я совсем не устала. С тобой так легко работать!
Он скрыл улыбку и взялся за топор. Роза проворно собрала сучья и взвалила их на костер. Они работали дружно, улыбаясь друг другу, и, когда Штребль определил на глаз, что напиленных дров вполне достаточно для нормы на двоих, он стал насвистывать, как прежде. Часа в три он сказал:
— Ты можешь идти, Рози. Все остальное я сделаю сам.
— Я приготовлю тебе что-нибудь вкусное, — пообещала она и весело побежала в барак.
Штребль колол и выкладывал дрова до темноты. Тамара застала его в сумерках у костра — он докуривал папиросу. Она сразу заметила, как он устал, и, невольно улыбнувшись, спросила:
— Ну, не будешь больше драться, петух несчастный?
— Нет, фройлейн, — пробормотал Штребль. Прошло несколько дней, и Штребль уже больше не насвистывал и не улыбался Розе, а с ожесточением дергал ручку пилы. В нем нарастала досада сильно
