матово-желтое, восковое, на губах синева, как у покойника. Таня тяжело вздохнула и хотела встать, но вместо этого торопливо вытерла глаза и внимательно всмотрелась в больного, — ей показалось, что он чем-то напоминает Сергея. Игра воображения? Нет, на самом деле есть сходство. Если не видеть правой стороны обезображенного параличом лица, уродующих ссадин и кровоподтеков, если представить себе это лицо живым, то сходство будет поразительным. Да-да. Вот этот угол глаза, складка и губы рта, контур носа, подбородка. Таня искала и с удовлетворением находила всё больше знакомых, милых черточек, и к чувству служебного долга прибавлялась бабья жалость. Спрятав письмо в карман передника, Таня взяла историю болезни.
«Фамилия, имя, отчество — неизвестный номер два.
Год рождения — на вид двадцать четыре-двадцать пять лет».
В последующих графах на вопросы о национальности, месте службы и тому подобном стояли прочерки — неизвестно.
«Объективные данные: состояние бессознательное, тяжелое, полная адинамия[25], дыхание редкое, глубокое, клокочущее…»
Непрошеные слезы мешали читать, сознание воспринимало лишь отдельные фразы:
«…в левой височной области припухлость с кровоизлияниями, на лице и волосистой части головы множественные ссадины с кровоподтеками… справа на грудной клетке кожная ссадина с резко выраженной эмфиземой, распространяющаяся на шею и область живота… на пояснице и в области позвоночника и крестца множественные ссадины и кровоподтеки. Такие же ссадины и кровоподтеки на верхних и нижних конечностях, но повреждения костей не определяется… справа дыхание не прослушивается…»
Намочив марлевую салфетку, Таня вытерла больному лицо и продолжала читать:
«Заключение: Тяжелое шоковое состояние развившееся после закрытой травмы черепа (не исключена возможность перелома костей свода черепа, позвоночника). Закрытый перелом 7 и 8 ребер справа, осложненный закрытым пневмотораксом и множественными ушибами мягких тканей всего тела со ссадинами и кровоподтеками».
— Состояние больного очень тяжелое, но не безнадежное. Ему необходим самый тщательный уход, — сказал доктор, поручая Тане неизвестного.
И вот вторые сутки Таня дежурит при неизвестном. Пугает полная неподвижность лежащего. Только грудь вздымается то более или менее ровно, а то часто-часто и высоко.
«Отказывается работать последнее легкое, и воздуха не хватает», — переводит на свой язык медсестра.
Прошлой ночью неожиданно начало давать перебои сердце. Хорошо, что камфара оказалась под рукой! На утро испуганная припадком сестра бросилась искать спасительный в таких случаях кислород.
— Вы же знаете, милая Танюша, что кислорода у нас нет, — ответил ей начальник госпиталя.
— Хорошо, я поищу в других местах. Не может быть, чтобы в Уральске не нашлось ни одной подушки его. Дайте мне отношение!
— Бумажку вы получите, но кислород едва ли, — улыбнулся начальник, а Таня уже мчалась по городу.
В соседнем госпитале нет. В больнице нет. В аптеках нет.
В отчаянии Таня обратилась к начальнику санитарного управления армии. Добродушный толстяк, мешковатый, грузный, принял ее ласково.
— Для кого это вы хлопочете? — справился он. — Для брата, мужа или отца?
— У нас в госпитале лежит неизвестный, ему очень плохо.
— Для неизвестного? — удивился врач и покачал головой. — Это, девушка, замечательно. Хвалю. Именно так и нужно относиться к больным — известным и неизвестным. Очень хорошо!
В госпиталь медсестра возвращалась с подушкой кислорода. Кто он такой? Привезли его в одном нательном белье. Ни документов, ни сведений. Сегодня утром, когда Таня меняла пузырь со льдом, больной, не открывая глаз, вдруг произнес: «Постараюсь найти», — и снова забормотал непонятное.
Августовский вечер спускался на Уральск. Где-то вдали, оповещая гарнизон о вечерней заре, играла сигнальная труба. За каменным забором прогрохотала по булыжной мостовой повозка, и Таня поспешно закрыла окно. «Покой, полный покой», — вспомнились наставления доктора.
Третий день принес новое: больной начал шевелить пальцами, а в бормотании сестра сумела разобрать несколько имен: Иван Иванович, Гришин, Костя. На четвертый день утром неизвестный впервые открыл глаза, и Тане показалось, что в них можно прочесть осмысленное любопытство — где я?
— Молодец, Таня! Еще немного, и можешь считать, что ты его выходила, — сказал на обходе врач — Но не успокаивайся, — он еще очень труден.
Таня не думала успокаиваться: напротив, она еще отчаяннее, еще самоотверженнее боролась за жизнь неизвестного.
Так длилось еще четыре дня, а на пятый неизвестное стало известным. Лежавший спросил:
— Где я? Кто вы?
В возможно коротких фразах Таня объяснила и запретила говорить, но через час сама не удержалась:
— А вы кто?
— Щеглов Василий, командир Соболевского эскадрона.
— Пожалуйста, больше ничего не говорите, — вам вредно, — ответила медсестра.
— Сообщите в Соболево! — попросил он.
— Сообщу, сообщу, только ради бога молчите!
Медсестра не обманула, и из Соболева тотчас же примчался начальник штаба укрепучастка. Он побывал в госпитале, расспросил о больном, но увидеть Щеглова не смог, — врачи не разрешили. Не удалось это и Косте Кондрашеву, который, узнав, что командир жив и лежит в госпитале, начал ходить на дню по два, по три раза.
— Чувствует себя хорошо, но беспокоить его нельзя, — неизменно отвечали Косте.
Вскоре в истории болезни заполнились пустовавшие графы. С особенным удовольствием Таня записала: «Холост».
Больной оживал, но ухаживать за ним стало не легче: в правом боку появились одуряющие боли. Щеглов стонал, жаловался, приходя в отчаяние, кричал, ругался даже плакал.
Уход за больным! Сколько требуется терпения, сколько незаслуженных оскорблений надо безропотно принять и, незаметно смахнув слезу обиды, продолжать любовно ухаживать, предупреждать желания, но быть притом непреклонной в требованиях! Великий подвиг милосердия!
В конце второй недели Костю пригласили к лечащему врачу.
— Сегодня я разрешаю вам свиданье со Щегловым, — сказал доктор. — Но при условии, что вы не скажете ему ничего такого, что могло бы его взволновать. Нельзя вспоминать и расспрашивать его о том, что с ним случилось, нельзя сообщать ничего неприятного, нельзя… нельзя… Болтайте о пустяках, рассказывайте что-нибудь смешное, и сами будьте веселым, бодрым. Понятно?
Костя обещал доктору вести себя надлежащим образом.
— Здравствуйте, товарищ командир! — робко произнес Кондрашев, входя к больному.
— Костя!!! Очень рад тебе. Садись! Как у нас в Соболеве?
— Все в порядке, хорошо.
— А ты почему в Уральске?
— Я… я тут на курсах обучаюсь.
— На каких курсах?
— Обучаюсь… учусь то есть.
— Чему же ты учишься?
— Тактике, топографии, — наспех придумывал Костя.
— А еще?
— Еще… еще…
— Что же, вас только тактике с топографией учат? — начал сердиться Щеглов.
— Еще… законам.
— Каким законам? — не на шутку удивился больной.
