— В чем дело?
— Идите к коменданту, — получите нагоняй и задание!
— Без шуток.
— Какие тут к черту шутки!
Щеглов постучал в дверь комендантского кабинета.
— А-га! — откликнулся из-за двери густой бас.
Привычно оправив ремень и гимнастерку, Щеглов перешагнул через порог.
— Хорош! Нечего сказать! Где изволили быть?
— На хуторе Гуменном, — ни мало не смутясь, ответил комэск. Он великолепно знал, что за грозным видом, за громовыми раскатами голоса коменданта скрывается добрейшей души человек.
— К девкам ездил?
— Вы же сами приказывали чаще наведываться на хутора, — прикинулся Щеглов обиженным.
— Так то для разведки. А ты чем занимался? Исподницы считал?
— Человека обидеть всегда можно.
— Обидишь тебя такого! — Комендант снова поднял глаза, но в его взгляде уже не было гнева. Старый солдат, прошедший три войны, благоволил к стоявшему перед ним лихому кавалеристу. В этом стройном, высоком юноше с правильными чертами лица, с открытым взглядом серых глаз он видел достойную смену своему поколению и относился к нему по-отечески. — Ну, ладно! Ты слышал, что Сапожков в Бузулуке выкинул? Восстал сукин сын, золотопогонная душонка!
Если бы это сказал кто-нибудь другой, не комендант, Щеглов не поверил бы. Сапожков, так яро воевавший с белоказаками, командир 22-й дивизии, отстоявший Уральск, когда Чапаев был под Уфой, ныне командир 2-й Туркестанской кавалерийской дивизии, вдруг оказался «контрой»!
— Разве он офицер?
— Был господин подпоручик, ваше благородие, а теперь попросту гад. Но в конце концов дело не в этом. Я тебя вызывал вот зачем: в Гаршине стоит отряд Капитошина.
— Слышал.
— Так вот, этот Капитошин арестовал четырнадцать продармейцев и продкомиссара и отправил их в Бузулук. Понял?
Щеглов кивнул головой.
— Понял? — строго переспросил комендант.
— Понял.
— Смекалист ты, а мне вот ни черта не понятно. — И тут же пояснил: — Видишь, арестовать их он, как начальник гарнизона, конечно, мог: возможно, ребята набедокурили. Загвоздка в другом — зачем он их в Бузулук отправил? Или не знал, что там восстание, или же сам руку Сапожкова держит. Сейчас же пошли разъезд выяснить положение! Часам к одиннадцати чтобы были обратно!
Глава вторая
РАЗВЕДКА
Командир первого взвода Соболевского отдельного кавалерийского эскадрона особого назначения Иван Иванович Тополев был флегматичным, долговязым, длинноносым человеком, лет тридцати. Ходил он неуклюже, по-журавлиному неловко переставляя длинные ноги. Однако на коне Иван Иванович менялся до неузнаваемости. Ездил он лихо, сидел в седле так, как будто прирастал к лошади.
Приказание разведать Гаршино Тополев выслушал, с обычным безразличием, разбудил связного и, растягивая слова на последних слогах, сказал:
— Миша-а, бег-и во взво-од и скажи-и, чтобы седлали! А я-а сейчас приду-у.
Окружавших Гаршино холмов разъезд достиг к солнечному восходу. Здесь проходила грань между Самарской губернией и землями Уральского казачьего войска. Село Гаршино тянулось по берегам степной речонки. На излучинах ее теснились избы, дворы, огороды. Выше по бугру выстроились амбарушки. Над крестьянскими избами высилась облезло-серая с синими обводами церковь. Людей не было видно, но из печных труб частоколом поднимались кудрявые дымки. Далеко разносилась задорная перекличка петухов.
Тополев долго рассматривал селение, потом перевел взгляд на бледно-голубое небо с редкими облачками и лениво обронил:
— Кубыть, гроза соберется.
Красноармеец Рыбченко, маленький шустрый паренек из кубанских казаков, не отводя глаз от видневшегося у въезда в село моста, доложил:
— Застава.
И как бы подтверждая это, у переправы стукнул винтовочный выстрел, и пуля, срикошетив, цвинькнула над гребнем.
— По нас? — встревоженно спросил кто-то в задних рядах.
— Нет, в ворону. Вон, полетела, — показал Рыбченко. Кубанец обладал замечательным зрением и был незаменимым наблюдателем в разведке.
Еще раз хлопнула винтовка, и тут же по пашне шагах в пятидесяти от разъезда заплясали пыльные клубки, а чуть спустя донеслись звуки пулеметной очереди.
Нестройной кучкой взвод поскакал прочь.
— Может быть, они пулемет пристреливали, произнес Тополев, когда остановились в лощине за холмом.
— По нас, — возразили ему.
Что же будем делать?
— Вернемся в Соболево. Чего же еще? Доложим, что нас обстреляли.
— Безляд[7], — не согласился Тополев. — Ведь узнать- то мы ничего не узнали.
— А ты, Иван Иванович, съезди к Капитошину и поговори! — ехидно посоветовал кто-то. — Если пустят тебя на распыл, — тогда всё будет в наглядности.
Вместо ответа Тополев скомандовал:
— Рыбченко, за мной!
— Это куда же?
— Доедем до заставы.
— Спасибо, мне что-то не хочется.
— Это еще что за разговорчики?! — рассердился Тополев. — Что я, упрашивать тебя буду!
— Я шутейно, — сдался Рыбченко и, сморщив физиономию, подмигнул остальным. — Коли поминать нас будете, не забудьте попа позвать, пусть перед небесной канцелярией походатайствует, чтобы нам с комвзводом хоша на том свете табак выдали, — курить до смерти охота.
— У Капитошина закурите.
— Это как придется, — отозвался кубанец и, заметив, что Тополев уже поехал, пригнулся на седле — руки, ноги вперед, — и тронул лошадь. Через два-три шага он, опершись обеими руками на переднюю луку седла, «сделал ножницы», то есть перевернулся на скрещенных ногах лицом к хвосту лошади. Прощаясь, Рыбченко помахал рукой, еще раз «сделал ножницы» и рысцой пустился догонять Тополева. Поравнявшись с командиром взвода, он придержал коня и серьезно спросил:
— Не заполонит нас эта застава?
— Шут ее знает, — отмахнулся тот.
Молча они въехали на мост. Сидевший на той стороне сонный верзила с винтовкой в руках, заслышав конский топот повернул голову.
— Здорово, товарищ! Ты, что ль, ворон стреляешь?
— Га! — оскалился верзила и сбил на затылок фуражку с самодельной звездочкой из белой
