большак.
— А на Александров Гай есть поворот с этого большака? — вмешался Щеглов.
— Есть, как же не быть повороту! Верстов пять по большаку проедешь — там и поворот.
Хозяин сморщился и начал старательно растирать ноги.
— Болят? — справился Щеглов.
— Как бурану быть, — мочи нет: ломят, гудут, словно тупой пилой их кто пилит.
— Вчера закат нехороший был — заметил Кондрашев.
— Обязательно буран будет, повторил старик.
В дверь неожиданно вошел Тополев.
— Вакулинцы движутся по большой дороге на Новоузенск, — доложил он. — За четверть часа перед нами их разведка была в Выселках. Они спрашивали дорогу на Новоузенск, обменили у жителей двух лошадей… Метель поднимается, — добавил в заключение Иван Иванович.
— Поите лошадей, и выступать, — распорядился Щеглов.
По улице мела поземка, вихрилась у окон, залетала на коньки крыш, лепила карнизы. У колодца, о котором говорил дед, Щеглов повернул колонну на север к большаку.
«Эскадрон укрою в лощине, а наблюдателей вышлю на увал, — планировал Щеглов, но действительность спутала все расчеты. Не успел эскадрон спуститься в лощину, как налетел буран, один из тех страшных заволжских буранов, которые заносят дома с крышами, бесследно хоронят под снегом целые обозы, мешают небо с землей. Тучи снега неслись над степью, вокруг выло, свистело, гудело, как в печной трубе. Белая мгла бесновалась в полную силу, и единственной надеждой спастись были тонкие жгутики соломы, расставленные вдоль дороги, — вешки. Они тянулись от жилья до жилья, до тепла, до живых людей, и пока не потеряны вешки, можно надеяться, что доберешься по ним до села или деревни, а не останешься замерзать в степи.
Щеглов спешил эскадрон, велел укрыться попонами, а взвод Кондрашева выслал на большак.
Медленно тянется время. Грубый ворс конской попоны щекочет лицо, колет, царапает уши, но от ветра защищает. Около рта и носа намерзают сосульки, тают, мокнет воротник. Через щелку перед глазами видно, как на дорогу, словно гигантские черепахи, ползут и ползут сугробы. Снег упрямо засыпает всё: человека, зверя, стога, овраги, ометы, только с вешками ему не справиться. Треплет ветер соломенные жгуты, гнет в три погибели — тщетно: крохотные степные маяки стоят, как стояли. Кружатся снежные вихри, хлопья снега лепят глаза, ноздри, мешают смотреть, дышать… Сколько же времени придется стоять так на ветру и ждать? Да и пойдет ли бандитская колонна? Может быть, они остановились в деревне, сидят в теплых избах и ждут, когда стихнет буран? А может быть, уже прошли? Нет, по времени не выходит.
Примерно о том же думал Кондрашев, наблюдавший с увала за большой дорогой. Плохо наблюдать! Шагов на двадцать-двадцать пять еще видно, а дальше — белый мрак. Всё же Косте посчастливилось вовремя заметить бандитскую колонну и отойти незамеченным. Отскакав от большака метров на сорок, взвод остановился и отправил донесение.
«Надо сделать проминку, — решил Щеглов. — Люди и кони застыли». Командир эскадрона хотел дать команду, но в этот момент из бурана вынырнул всадник.
— По большаку банда движется, — доложил он. — Конца не видно. На подводах.
Передав командование Тополеву, Щеглов отправился к Кондрашеву.
— Вон они, товарищ комэск, — показал Костя рукой.
По большаку вереницей тянулись залепленные снегом подводы. Укрывшись мешками, ватолами, торпищами[45], спинами к ветру, сидели и лежали вакулинцы.
— Не боишься, что они нас заметят? — спросил Щеглов.
— Кому охота на ветер глаза таращить, да и все равно ничего за снегом не увидишь.
Шли долгие минуты, а движение не прекращалось, всё, новые и новые упряжки появлялись на большаке и беззвучно, как тени, проплывали, скрываясь за снежной завесой.
— Что ж, обстановка ясна, — проговорил Щеглов. — Но тем не менее оставайтесь здесь, пока все не пройдут, а потом самостоятельно двигайтесь в Алгай, лучше, пожалуй, по тому свертку, о котором говорил дед.
— Понятно, товарищ командир.
Взвод Кондрашева остался у большака.
Знакомую деревушку эскадрон прошел без остановки.
— Третий взвод головным, за ним четвертый, замыкающим — первый! — скомандовал Щеглов, меняя порядок движения взводов, чтобы дать отдохнуть прокладывавшему до сих пор дорогу первому взводу.
За околицей буран гулял без помехи. Навязчиво, упрямо, неистово носились взад-вперед снежинки, и казалось, что этому конца не будет, что никогда не умолкнет вой ветра, не выглянет солнце и не придет на застывшую землю весна-красна. Скользким ужом заползало в душу отчаяние.
Дорога вскоре исчезла. Тяжело брести по снегу, а в седле не усидишь, продувает-нижет насквозь. Но и пешим долго не пройти, — сил не хватает. Командир головного взвода то и дело командует:
— Слезай! В поводу шагом марш!
А через несколько минут:
— Сади-ись!
Потом опять:
— Слезай!
Тяжко. Молотками стучит кровь в висках, как кузнечные меха, работают легкие, тело усталостью, как свинцом, налитое. Одежда пудовая, ветер сшибает, ноги разъезжаются, скользят, подвертываются, шашка путается меж ногами, винтовка, пантронташи давят книзу, душит попона, а открыться нельзя, — мороз с ветром иглами колет.
— Сади-ись!
Все труднее доставать ногой до стремени, забрасывать тело в седло.
— Слеза-ай!
Эх, не ко времени дана команда! Первым понял это давший ее командир третьего взвода.
Поздно понял. Снега здесь, в лощине, по пояс, и люди утонули в нем.
Идти нельзя. Лечь, закрыть глаза и забыться в сладкой дреме. Пусть заносит метель.
Движение прекратилось. Почуяв недоброе, Щеглов погнал коня в голову колонны, с трудом добрался.
— В чём дело?
В глазах командира третьего взвода тоска. Ему и самому не верится, что можно спастись.
— Люди не поднимаются.
— Как это не поднимаются?! — вспыхнул Щеглов: — Ты сам-то понимаешь, что говоришь?! Вста-ать! По коням! Сади-ись!
Никто не двигается — слова не доходят до сознания, как пушинки улетают по ветру.
— Ты чего сидишь?!
— Невмоготу, товарищ комэск.
— Встань! Ногу в стремя!
Красноармеец понатужился. Ой, какая тяжелая нога! Через силу кавалерист взялся за луку. Нет, не подняться.
— Товарищ комэск, правда не…
Раз! Резкий удар плетью по обтянутому сукну шаровар подбросил малодушного прямо в седло.
— А ты?
Этот упрашивать себя не заставил. Садились все, кто с помощью товарища, кто сам, кому помогали Тополев, старшина, младшие командиры. Когда на снегу не осталось ни одного человека, Щеглов приказал командиру третьего взвода:
— Продолжайте движение и учтите, что если потеряете хоть одного человека, получите от меня пулю. Вы — командир, и об этом не забывайте!
Чуть не ставшая роковой лощина осталась сзади. На бугре ветер был сильнее, но снега меньше, —
