— Захотелось посмотреть на прославленного атамана Марусю и привет и ласку от командующего передать, — по-тараканьи шевеля усами, ответил Бурнаковский. Старый плут с первого взгляда определил, что Марусю голыми руками не возьмешь, так просто ей не прикажешь, и пустил в ход лесть. Испытанное средство подействовало.
— Спаси Христос! — казачьей скороговоркой ответила атаманша и уже приветливо пригласила: — Будьте гостями дорогими!
Деловые разговоры много времени не заняли. Вкратце Бурнаковский передал, что Совет пяти предлагает Марусе совместные действия против коммунистов в заволжских уездах. Предстоит пройти Новоузенский и Пугачевский уезды, создавать в селах Советы без коммунистов — «пятерки» из числа наиболее уважаемых состоятельных крестьян и вербовать в отряд новых бойцов. Бурнаковский будет находиться при отряде Маруси, как советник и представитель Совета пяти.
Последнее Марусе не понравилось. «Не хватало мне еще соглядатаев!» — подумала она.
Когда разговаривали, совсем близко застрекотал пулемет, хлопнули два-три винтовочных выстрела. Бурнаковский вздрогнул и побледнел. Усы его поднялись торчком.
«У представителя гайка со слабиной, — не без злорадства заключила Маруся. — Неужели у них лучше этого таракана никого не нашлось?»
— Это пулемет пробовали? — дрожащим голосом спросил Бурнаковский.
В этот момент вошел Семен и, нагнувшись к атаману, начал что-то шептать.
Маруся нахмурилась.
— Надо было подпустить ближе, — сердито сказала она.
— Гришка Косой начал, — оправдываясь, произнес Семен.
— Из Алгая приезжала большевистская разведка, а мои раньше времени открыли стрельбу, — объяснила Маруся Бурнаковскому.
Зимние сумерки подкрались незаметно. Сугробы стали полосатыми, чуть позже окрасились в голубовато-серый тон, а при свете выглянувшего месяца заблестели нежно, кавказским с чернью серебром.
Маруся в честь приезда гостей устроила гулянку.
— Самогону не жалей! — наказывала она днем Семену. — Сам возьмись за таракана — угощай до бесчувствия! Девок для них позови! Чтобы гармонь была!
Семен понимающе кивал головой.
Кисейным пологом стелется по избе сизый махорочный дым. Сипит гармонь полечку. За столом пьют. У гуляк уже расслабленно опустились челюсти, в глазах муть. Галдеж. Никто никого не слушает, — каждому свое высказать надо. Визжат пьяные девки. Виснет ядреная ругань.
В переднем углу — Маруся. Щеки свекольно-красные. Волосы растрепаны. Обожженный первачом голос хрипит, язык шепелявит сильнее обычного. Но глаза строгие, как у великомученицы Параскевы. А рядом млеет Бурнаковский, часто облизывает языком сохнущие губы, но подступиться не решается.
Жмется паскудник к мягкому бедру атаманши.
Обнять бы кралю, да на ней перепоясанная ремнями гимнастерка, — ни с какой стороны не подберешься. А тут Семен не отстает, — знай, подливает да чокается.
Гармонист кончил полечку и заиграл «По муромской дорожке стояли три сосны». Знакомый, тягучий мотив подхватили в несколько голосов так дружно, что табачный дым, словно испугавшись, метнулся к потолку.
Под шумок Бурнаковский осмелился — положил руку на Марусино колено. Атаманша вроде не замечает, а Семен свое:
— Выпьем, друг, за нашу жизню, за удальство!
— Отстань, Сенька, не хочу.
— Выпьешь, — отстану. Ну, одну только, последнюю!
— Давай, черт с тобою!
Выпил, хотел облапить, но Маруся оттолкнула:
— Убери лапы! Вон на тебя Аксютка глядит, скучает, — займайся с нею!
— Мусеньк-а, красавица! Я в тебя влюбленный. Не нужна мне Аксютка…
— А ну, казаки, «Ланцова»!
— «Ланцова»!
— Семен, сказывай![48]
надсадно вопили пьяные голоса про муромскую дорожку, но баритон Семена шутя перекрыл их:
Барабанным речитативом сыпал Семен слогами, и гомон утих сам собою, — готовилось рискованное дело: побег из тюрьмы. Прослушав запев подхватили:
Встает перед глазами мрачный острог с зубчатыми стенами, с крохотными оконцами камер, в которых за решетками томятся воры-разбойнички.
начал было Семен, но умолк, — у дверей загалдели, шлепнула по мягкому ладонь, и кто-то визгливо тонким голосом запищал:
— Пусти-и-итя! Я мами скажу-у!
— Иди ты отселева!
— А-а-а!
— Ступай, ступай, уходи!
— Что там такое? — окликнула Маруся.
— Здешняя одна просится, глупенькая, — ответили от двери.
— Пустите!
На середину избы выкатилось странное существо: на вид подросток, а лицо старообразное. Из-под платка торчали всклокоченные волосы. Они падали на узкий вдавленный лоб и спускались до маленького
