— Да-да, — заторопился Капитошин. — Идемте, товарищи!
«Не велик отряд», — была первая мысль Щеглова при взгляде на собравшихся.
— Товарищи, сейчас мною получено приказание от штаба Уралукрепрайона отряду немедленно выступить из Гаршина в Соболевскую станицу. По этому поводу, я и собрал вас, — начал Капитошин.
— Это для чего же туда идти?
— Нам и тут не плохо.
— Чего мы там не видели? — послышались отдельные выкрики, однако большинство настороженно молчало.
— Дайте, я скажу! — вызвался рослый красноармеец в фуражке с малиновым околышем: — Тут спрашивали, зачем идти в Соболево. Мне, например, это понятно. Восстала дивизия, скажем товарища Сапожкова, ну, и требуются силы. Нас вызывают. Это правильно, только допрежь того полагается объяснить, чего добиваются бойцы дивизии товарища Сапожкова. Я кончил.
Поднялся другой:
— А у меня к командирам такой вопрос: можем ли мы идти против воли трудового крестьянства села Гаршина, если оно не желает, чтобы в подобное тревожное время мы оставили село без охраны?
Щеглова подмывало встать и выступить. Он нетерпеливо ерзал по скамейке.
— Не вмешивайтесь! Вы лишь подольете масла в огонь, — услышал Щеглов рядом тихий, но внятный шепот и, покосившись, увидел, что около него сидит Честнов.
— Дозвольте мне! — на середину вышел Егор Грызлов. — Доподлинно известно мне, что товарищ Сапожков и его дивизия — это наши братья и отцы. Их кровь проливать нам нет расчета. Спрашивается, за что? Комиссары же и коммунисты нам хорошо известны, и добра от них ждать не приходится. Соли нет, спичек нет, гаса нет, не говоря уже про сахар или, скажем, чай. Мануфактуры тоже нет. Куда оно всё делось? А с крестьянина? Последний хлебушко отдай, лошадей загоняли, скотину каждодневно требуют. За что же мы боролись? За что проливали кровь?
«Где это ты ее проливал, сукин сын, чернильная душа?!»— чуть не вырвалось у Щеглова, хорошо знавшего, что Грызлов с начала службы околачивался по канцеляриям и пороху не нюхал.
— Скажу о себе. Я честно защищал эту власть, жизни, можно сказать, не жалел, всякие напасти, мучения терпел, а что с моим семейством сделали. За что отца, боевого красноармейца, до могилы довели? Спросите любого на селе, и каждый подтвердит, что это сущая правда. Не вынес подобных притеснений мой папаша и позавчера преждевременной смертью скончался.
— Верно говорит, — под хмурое молчание большинства подтвердил кто-то.
— Мое предложение будет такое: гнать из Советов и от власти комиссаров-притеснителей, не позволять им измываться над трудовым людом и приветствовать дивизию товарища Сапожкова.
Последние слова Грызлова заглушил истошный крик за окном:
— Из Соболева коммунисты наступают! В ружье!
В комнате сразу стало тихо, и в тишине можно было слышать далекие винтовочные выстрелы — то одиночные, то как горох по железной крыше.
«Бом-бом-бом-бом!»— Звуки набата понеслись над селом. На зов колокола начал сбегаться народ.
Собрание прервалось. Грызлов куда-то исчез. К Щеглову торопливо подошел Капитошин.
— Вы хорошо знаете, что из Соболева не собирались наступать? Ручаетесь? — спросил он, нервно потирая руки.
— Ручаться не могу, но, насколько мне известно, наступать никто не собирался.
А сам подумал: «Неужели это уральские батальоны ВОХР, о которых упоминал Почиталин?»
На площади становилось все шумнее.
— Бери оружие!
— Не пустим коммунистов в Гаршино! Долой!
За окном бушевала толпа. В штаб доносились обрывки гневных речей, ругань, проклятия по адресу большевиков. Запыхавшись вбежал Грызлов.
— Пойдем! — схватил он Щеглова за рукав. — Объяснишь народу, зачем соболевские коммунисты идут на Гаршино, что им тут надо, ну и о себе скажешь, зачем пожаловал. Иди, иди, — общество требует!
Щеглов поднялся было, но кто-то с силой посадил его обратно.
— Никуда он не пойдет, — отрезал Честнов. — Начальник отряда и я будем беседовать с ним.
— Ладно, наше не уйдет, — смущенно, пробормотал Егор и направился к выходу.
— Прошу ко мне в кабинет! — пригласил Капитошин Щеглова и Честнова.
В кабинете разговор пошел начистоту.
— Мне надо знать, будет ли ответ и какой, — настаивал Щеглов.
— Вы… — начал было Капитошин, но ему помешал вошедший красноармеец.
— Товарищ начальник, на нас никто не наступал, а это наши, гаршинские, отстреливались от охраны.
— Ничего не понимаю. Какие гаршинские и от какой охраны отстреливались? — переспросил Капитошин.
— Мужики поехали разбирать со склада сданный хлеб; а охрана тамошняя, из Соболева, воспрепятствовала.
Капитошин повернулся к Щеглову:
— Вот, теперь вы сами видели, какая у нас создалась обстановка. Так и передайте члену Военсовета!
— Мне нужен от вас письменный ответ.
— Ну, что за формальности! Скажите, что я не могу выполнить приказа.
— Такие вещи на словах не передаются.
Наступило молчание.
— Вы можете переговорить с Почиталиным по телефону, — предложил Щеглов.
— Телефон не работает.
— У меня на горе аппарат связан с Соболевым.
— Там, где разъезд?
— Да.
Капитошин задумался.
— Сколько человек у вас в разъезде? — справился он.
— Девять… Да вы не беспокойтесь! — поняв, улыбнулся Щеглов. — Чем бы ни кончился ваш разговор с Почиталиным, я не стану вмешиваться.
— Вам надо съездить, — подсказал Честнов.
Капитошин вышел, а через полчаса к штабу подъехали конные. Щеглов насчитал восемь всадников. «Точно», — подумал он.
— Эта лошадь для вас, — показал Капитошин на сытого неоседланного коня. — Седел, извините, не хватило.
— Обойдусь без седла, — весело отозвался Щеглов и, взявшись за гриву, легко вспрыгнул на лошадь. Конь заиграл.
Группа двинулась рысью. Выехали за село.
— Дождь будет, — сказал кто-то из ехавших.
Щеглов поднял голову. С запада наползала синяя грозовая туча. Далекие молнии змейками бороздили ее.
Глава третья
НОЧНОЮ ПОРОЙ
